Гарри бы понял. Расскажу, когда окрепнет. Он должен понять.
Я продолжила навещать его каждые выходные и каждый раз планировала рассказать правду. Репетировала слова, которые буду говорить, выражения, которые буду использовать. Даже представляла себе боль на его лице, когда поймет, что я говорю, и чувствовала, как нож вонзается в сердце. Но больнее всего было написать письмо Чарли, рассказать обо всем: о том, что я люблю его, но не могу быть с ним.
А в мае визиты в Уилтшир были прекращены по строгому приказу руководителей, главных лиц в Блетчли-Парк. Не могу передать словами облегчение от того, что не пришлось без конца лгать Гарри в лицо. До чего же я ужасный человек.
Со времени поездки в Девон в прошлом году я знала, что десятки тысяч солдат собираются для подготовки к вторжению во Францию, и с наступлением лета оно должно было состояться. В БП повсюду усилили охрану, всем запретили отъезжать более чем на двадцать миль.
6 июня 1944 года началась операция «Нептун», и сто шестьдесят тысяч союзных войск пересекли Ла-Манш — День «Д». День, ставший одним из самых кровопролитных сражений со времен Великой войны двумя десятилетиями ранее, однако это стало началом отступления Германии в Европе. К концу августа численность союзных войск во Франции возросла до двух миллионов человек.
В ответ нацисты сбросили на Лондон тысячи крылатых ракет Фау-1 — печально известных «жужжащих бомб» из хвостовых частей которых сыпались искры, а перед взрывом стояла жуткая тишина. Всем сотрудникам БП было запрещено посещать Лондон. Видимо, мы были слишком важны.
Я с тревогой ждала письма от Чарли, но ничего не приходило.
Объем работы увеличивался, и десятого августа стало известно, что американцы выиграли битву за Гуам. Двадцать четвертого августа был освобожден Париж, и Джинни, Джеймс, Эрнест и я смотрели кинохронику, показывающую радость и волнение вновь освобожденных граждан: союзные войска являлись героями-победителями.
По дороге из кинотеатра домой произошло нечто весьма неприятное, что повергло в шок. Женщина, ровесница моей матери, заглядывала в коляски, ворковала с пухлолицым Джеймсом и улыбалась Джинни, а когда подошла к Эрнесту, ее улыбка померкла.
— Неужто смуглолицый ребенок? — осведомилась, сузив глаза. Прежде чем я успела ответить, она съязвила: — Вы — развязная, мерзопакостная шалава с незаконнорожденным дитем. Выигрываете войну, лежа на спине, в то время как наши парни теряют жизни, сражаясь с Гитлером? Вам должно быть стыдно за себя.
Я стояла ошеломленная, кожа покрылась мурашками в лучах летнего солнца.
Женщина обрушила на меня поток оскорблений, после чего удалилась, оставив в немом потрясении, возмущенную, но молчаливую.
— Как ты? — спросила Джинни, неуверенно положив руку на плечо.
Я протерла глаза дрожащими руками, слыша стук колотящегося сердца.
— В порядке, — солгала я, суетясь вокруг Эрнеста, пока он смотрел на меня широкими, доверчивыми глазками.
— Как же она с…! — выругалась Джинни.
Я облизнула губы, понимая, что она не так шокирована, как я.
— А.. что-то подобное уже случалось? — вопросила я. — Когда вы гуляли с Джеймсом и Эрнестом вместе?
Она отвела глаза, что сказало о многом.
— Ты же знаешь, какими недалекими бывают люди. Не обращай на старую кошелку внимание.
— Сколько раз? — спросила я, совершенно потрясенная. — Джинни! Сколько?
— Два или три раза, — она вздохнула она. — Разве это имеет значение?
— Имеет, — прошептала я.
Это имело значение.
Я молчала, пока мы шли домой, но в голове мысли все бурлили и кружились с головокружительной скоростью. Неужели я ошиблась? Неужели была абсолютно неправа, обрекая Эрнеста на жизнь, состоящую из расспросов и оскорблений? Таковым будет его будущее? Примут ли ребенка смешанной расы? Будет ли сын в безопасности? Я знала, что будет трудно: об этом говорил опыт общения с миссис Даутвейт, — однако такой открытой враждебности не ожидала. Что, если бы Эрни был в том возраста, когда понимаешь сказанные слова — если не слова, то яд, — направленные на нас? Что, если ему стало бы стыдно за свое рождение?
Появилось ощущение кома в горле, стало трудно дышать. Несмотря на колотящееся сердце, я не могла перевести дух.
Джинни взяла меня за руку.
— Присядь, — сказала, потянув к скамейке в парке. — Положи голову меж коленей.
Я вспомнила, что коллега из БП как-то вскользь упоминала об этом. Из-за американских законов темнокожим солдатам обычно отказывали в разрешении жениться на британских возлюбленных, даже если рождались дети. Может, это касается и Чарли?
Он уже говорил, что его племени выдали американское гражданство лишь в 1924 году. Боже! На какую жизнь я обрекаю Эрнеста? Мой прекрасный, удивительный малыш, зачатый в любви. Что же случиться с нами?
Джинни держала меня за ладонь, пока я — ошеломленная и испуганная — сидела. Только вскрик сыночка вывел из бессознательного ступора.
— Ты перенесла потрясение, — проговорила приятельница. — Но теперь все позади. Пойдем домой, накормим мальчиков и уложим их спать. А потом выпьем бренди. У меня припасено немного для потрясений.
— Этому не будет конца, — прошептала я. — Плохому отношению не будет конца.
Я взглянула на нее. В ее глазах читалось согласие.
Той ночью сна не было ни в одном глазу. Подташнивало от беспокойства, и моя тревога передалась Эрнесту, который томился беспокойством и капризничал.
На следующий день я прибыла на работу с красными глазами и тупо уставилась на кипы сообщений, которые уже лежали на столе.
Но не успела приступить к работе, как вызвали в кабинет бригадира Тилтмана. Что я сделала не так? Неужели совершила какую-то катастрофическую ошибку? Уволит ли он меня? Неужели мой хрупкий контроль окончательно развалится?
Он приказал сесть, затем вспомнил, что я больше не являюсь членом Женской вспомогательной службы военно-воздушных сил.
— Миссис Вудс, позвонили из больницы, где лежит Ваш супруг. С сожалением сообщаю, что у него случился рецидив. Мне сказали, что его состояние стабильно, однако следует позвонить его врачу, майору Пайку, в военный госпиталь. Можете воспользоваться телефоном в кабинете помощника.
Я покачнулась и увидела тревогу в глазах мужчины. Он позвал свою помощницу, сержанта Филлипс, которая находилась в соседней комнате. Помощница принесла стакан воды, в то время как бригадир Тилтман сидел со смущенным видом, затем помогла мне подняться и пройти в свой закуток в кабинете.
Сержант была очень доброй, по-матерински доброй, что навело тоску по родной матери, хоть и между нами пролегло слишком много лжи.
Я приняла чашку крепкого сладкого чая, которую принесла сержант Филлипс. Горячий напиток слегка привел в чувства, и я собралась с мысли, набрав номер, который дал бригадир Тилтман.
Прошло несколько минут, прежде чем удалось разыскать майора Пайка, и к тому времени, когда тот наконец подошел к телефону, нервы были ни к черту.
— Миссис Вудс, прошу прощения за то, что позвонил на работу. Надеюсь, что это не доставило лишних хлопот.