Гавин Малрудан до сих пор гадал, что же так сильно бахнуло, когда куб развалился: то ли спертый внутри воздух, то ли наполовину материализовавшаяся проекция реактора. Последнее ему казалось почти что чудесным. Каина отшвырнуло от куба, но андроид был живуч, как кошка, быстро вскочил на ноги и понесся прочь; площадь за его спиной охватило пламя.
-- Вот прохвост, -- восхищенно пробормотал Малрудан, когда запись кончилась. Морвейн и профессор по-прежнему молчали, глядя в разные стороны. -- Интересно, привезет ли он записи с Анвина.
-- Не сомневайся, -- буркнул разведчик. -- Сам же знаешь, какой он любитель похвастаться. Иногда мне кажется, только затем и пошел в ксенологический.
-- Все-таки понаблюдай за Леарзой, Беленос, -- сказал профессор, не слушавший их разговора, и вновь повернулся к окну. -- Быть может, твоей сестре удастся выудить у него, что за кошмары ему снятся. Женщинам обычно проще.
Морвейн только мрачно кивнул, поднялся на ноги и пошел прочь.
Он вернулся домой поздно вечером и застал их в саду, где становилось уже прохладно, но все-таки было еще достаточно хорошо, чтоб сидеть там; Волтайр устроилась в старом плетеном кресле с книгой в руках и негромко читала вслух, а Леарза сидел прямо в траве, привалившись спиной к ручке кресла. Они не слышали его возвращения; Морвейн встал на террасе, сунув руку в карман за сигаретой, но не достав ее. Он стоял и смотрел на темную голову сестры, ее волосы были забраны в пучок на затылке, обнажая тонкую белую шею, а на плечах лежала пушистая шаль. Он не слышал, что она читает, но вот они с Леарзой рассмеялись, и женщина потрепала его кучерявую шевелюру, протянув руку.
Так и не замеченный ими, Беленос бесшумно скользнул на кухню и еще долго сидел там в одиночестве, не включая света и вдыхая вишневый запах сигареты. Лишь когда он услышал их приближающиеся голоса, он поднялся и ушел к себе.
Внутри у него была тьма.
6,90 пк
В тот день над серыми кварталами закованных кружились пепельные хлопья снега. Редкие, но крупные, они без остановки падали в грязь, чтобы раствориться там. С утра у него было свободное время, и он заглянул в бакалею, но ничего интересного для себя там не обнаружил, он потом еще сколько-то бродил по ледяным улицам, осторожно, стараясь не поскользнуться, но такая роскошь, как книжные магазины, у них тут, видимо, напрочь отсутствовала. Читать все равно умели далеко не все, а те, кто умел, читали в основном только учебники в техникуме.
После обеда Таггарт привычно проверял работу машин в своем цехе, но все было спокойно, и он еще скучал какое-то время с самокруткой в зубах, пока не пришел час ужина. Рабочие цеха обычно ели дважды в день, даже женатые -- в грязной и темной заводской столовой, потому что женщины работали тут же и им было некогда готовить.
Он приметил Нину; женщина бродила, как неприкаянная, у входа в столовую и время от времени заговаривала о чем-то с другими рабочими, но они то вовсе отказывались слушать ее, то просто отталкивали. Он знал, что Нине не выплатили денег, как остальным, два дня назад, и, должно быть, ей попросту не на что было купить еды. Она голодными глазами следила за входившими и выходившими из столовой людьми.
Таггарт прошел мимо нее. Он ожидал, что она заговорит и с ним, но она не заговорила и только проводила его темным взглядом.
Он купил два бутерброда сверх обычного, но есть их не стал, завернул в платок и сунул под полу куртки. Он сидел поодаль от остальных и ужинал, как всегда, быстро, а потом вышел из столовой так же стремительно, как и ел.
Нина все еще стояла у входа. Она была высокой, -- одного с ним роста, -- и, может быть, показалась бы даже симпатичной, если отмыть грязь с ее лица. Она носила мешковатый комбинезон, скрадывавший ее фигуру, и завязывала длинные темные волосы в узел.
Проходя мимо, Таггарт молча вынул бутерброды из-под полы куртки и буквально сунул их ей. Он ничего не сказал ей и хотел пойти себе дальше, будто ничего не случилось, но спустя пару минут обнаружил, что женщина идет за ним, прижимая завернутые в платок бутерброды к груди.
Он обернулся, желая сказать ей, чтоб шла себе прочь, но она стояла за его спиной и смотрела на него черными глазами, похожими на глаза бездомной собаки.
И он не смог ничего сказать, только пошел дальше. Нина все шла позади и следом за ним перешагнула порог его комнаты, где Таггарт, сердито фыркая, зажег тусклую лампочку и поставил чайник на электрическую плитку. Нина так и осталась стоять у двери, будто ожидая приглашения.
-- Садись, -- почти сердито сказал он ей и кивнул на кровать, потому что в комнате был только один стул, на котором лежала вытащенная из сломавшейся машины схема. Нина села.
Чай у него был привезен еще с Эйреана, но он усомнился в том, что женщина заподозрит что-то неладное в этом напитке, и налил ей его в оловянную чуть помятую кружку. Только когда он сунул ей кружку в руки и отошел, Нина принялась за еду. Таггарт опустился на корточки перед схемой и принялся рассматривать ее, хотя нормально работать в присутствии чужой женщины не смог бы, -- она отвлекала его, да и тусклый свет лампочки, впрочем, был далековато, надо было бы перенести стул со схемой поближе, но он не стал утруждать себя.
Она ела жадно и недолго, однажды поперхнулась чаем и жалко кашляла, так что ему пришлось обернуться и похлопать ее между острыми лопатками. Наконец она собрала последние крошки с платка (признаться, тот был не идеально чистым) и поставила кружку на пол. Таггарт обернулся. Черные раскосые глаза взглянули на него снизу вверх, потом она быстро отвела их и принялась снимать комбинезон.
-- Я не принуждаю тебя, -- негромко сказал он, заставив ее худые руки остановиться. Женщина склонила голову еще ниже, и на грудь ей упала длинная прядь темно-каштановых волос.
-- Я некрасивая? -- тихо спросила она.
Это заставило его посмотреть на нее. Она успела расстегнуть молнию комбинезона, и в раскрывшейся бреши показалась ее грудь, слишком белая в сравнении с лицом, на ее шее отчетливо проступала кость ключицы, а под кожей, спускаясь откуда-то с плеча, еле заметно билась синеватая жилка.
-- Не в этом дело, -- мягче ответил Таггарт. -- Ты просто не обязана это делать.
Но она, помедлив, продолжила раздеваться. Он вздохнул и не стал больше ей возражать.
В комнате было прохладно, несмотря на постоянно работающий обогреватель, и кровать была слишком узка для двоих, от Нины пахло хлебом, и поначалу она больше напоминала собой ледышку, лишь потом немного отогрелась и осмелела. Под конец даже обняла его и впилась зубами в его шею, а зубы у нее оказались острые.
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и так и не потрудились погасить уныло покачивающуюся от сквозняка лампу. Нина сначала вытянулась в неудобной позе и не шевелилась, но потом с трудом, стукаясь локтями, повернулась и зарылась носом в его волосы. Таггарт остался, как был, и смотрел в грязный потолок. Где-то вдалеке было слышно гул моторов, мешающийся с завыванием ветра; на ночь глядя начиналась метель. Возникшее было тепло понемногу уходило.
-- Ты и завтра пойдешь предлагать себя за кусок хлеба? -- негромко спросил он.
-- Мне ничего больше не остается, -- ответила женщина. -- И мне еще повезло, что я могу это. Косоглазый Митан умер прошлой зимой с голода, когда по его вине сломался конвейер, а три зимы назад умерли даже двое.
Он промолчал.
-- Я могу снова прийти к тебе, -- немного оробело предложила она. Он ничего не сказал на это, и она добавила: -- Я могу убираться и чинить одежду.
-- Почему ты такая рассеянная, Нина? -- вместо этого спросил он. -- Я видел, ты сегодня опять не заметила, что шарикоподшипник с трещиной.
Она зарылась еще глубже, упершись носом в его поросшую щетиной щеку.
-- Я ненавижу железо, -- прошептала она. -- Ненавижу эти маленькие мерзкие шарикоподшипники. Может быть, я могла бы лучше работать в полях. Или в столовой хотя бы. А ты взял бы меня себе, если бы я готовила и убиралась для тебя?