Леарза молчал, по-прежнему крепко обнимая ее.
-- Он умирал у меня на руках, -- всхлипнула Волтайр. -- Я металась, как безумная, я хотела вызвать помощь, но Боуэн... мы чересчур медлили, он умер в дороге, когда мы были в больнице, уже оказалось поздно.
-- Это ты меня прости, -- безголосо сказал Леарза, до которого вдруг с ясностью дошло, как он сам, не зная, несколько дней назад причинил ей боль своим безжалостным вопросом.
Она будто не заметила, продолжала всхлипывать.
-- Я понимаю, я вела себя, как истеричка, Боуэн не хотел никому вреда, он просто вел себя сообразно логике... Но я не могу удержаться и все равно ненавижу его, как будто он убийца... и... Леарза, я такая эгоистичная дура!.. Я... упросила Бела забрать тебя к нам, потому что в глубине души думала, что ты сможешь частично заменить мне моего ребенка...
Ее голос окончательно упал, скатился в шепот; Леарза смутно понимал, что для нее это было мучительное и постыдное признание. Но внутри у него все дрожало в такт ее слезам, и он лишь крепче прижал ее к себе, принялся целовать в пушистые волосы на затылке.
-- Если бы я мог... -- пробормотал он. -- Я бы с радостью, только чтобы ты не плакала, Волтайр... наверное, я и так по вашим меркам гожусь тебе в сыновья, и такой же глупый, как ребенок, я... во имя Хубала... а, черт возьми, что я говорю... я так люблю тебя, Волтайр, сердце разрывается смотреть на твои слезы!..
Она замолчала. В груди у него затрепетало смущение: поддавшись чувствам, Леарза открыл ей свой самый главный секрет, в последние недели заставлявший его носиться по крышам и орать в облака. И тут еще Волтайр мягко отстранилась от него, подняла голову. Лицо у нее было покрасневшее и мокрое, а глаза пронзительно блестели под опухшими веками.
-- Ты не ребенок, -- тихо возразила женщина; ее тонкие мокрые пальцы осторожно тронули его скулу. -- Ты... не такой, как мы, это верно... но я думаю, может, на самом деле ты... очень сильный. Кто из нас смог бы жить, улыбаясь, после такого?..
-- Я могу улыбаться, -- ответил он, борясь с трепетом, -- потому что рядом есть ты.
Волтайр улыбнулась. Это была до чудного нежная улыбка, чуть дрожащая, все еще на грани слез; Леарза засмотрелся на нее и замешкался, только неловко замер, когда ее мокрые губы коснулись его.
Потом уж он справился с собой, и то не сразу, сначала боялся и пошевелиться, наконец привлек ее к себе, отчего они окончательно потеряли равновесие и шлепнулись в траву.
***
В северном полушарии окончательно вступила в свои права осень. Яблони в саду усадьбы Морвейнов закутались в золото, потом в багрянец, потом начали терять свои роскошные наряды; все чаще по ночам шли дожди, и небо оставалось серым в течение целого дня.
И тем не менее это были безумно яркие дни для Леарзы; весь мир пел, танцевал и с радостью принимал его, бывшего чужака, в свое лоно. Во снах ему виделись лишь облака и яблоки. Он шел по улицам кеттерлианских городов, улыбаясь во весь рот, и люди улыбались ему в ответ. Пару ночей подряд он устраивал просто фантастические фейерверки в саду Морвейнов, а бывшая лаборатория отца Бела и Волтайр понемногу превратилась в пиротехническую; приехавший навестить руосца Корвин обнаружил, что тот сидит в своей лаборатории, обложившись разнообразными пробирками, колбами и слитками металлов, и копается в планшете, где у него было великое множество найденных в сети учебников.
-- На Руосе я чувствовал себя так, будто выпил всю воду на свете, -- возбужденно рассказывал он Волтайр, размахивая руками, -- будто все знания моих предков были уже у меня в голове, и мне оставалось только идти вперед и открывать новое! И тут вдруг я обнаружил, что мне еще столько всего нужно узнать и выучить, на три человеческих жизни хватит, и надо все это быстренько освоить, чтобы снова оказаться на грани неизведанного!
Волтайр улыбалась ему в ответ и время от времени принималась расчесывать его лохматые волосы, отросшие почти до плеча.
Леарза не замечал, что Бел Морвейн становится все мрачнее и мрачнее.
У Морвейна были свои заботы; он постоянно пропадал в ксенологическом, а то навещал профессора Квинна и о чем-то подолгу разговаривал с ним. Он принес домой малопонятные разведческие инструменты, -- на это Леарза тут же обратил внимание и заинтересовался.
-- А что это за штука? -- спросил любопытный руосец, когда Белу пришлось показать ему все приборы и по очереди про каждый объяснять, что он делает.
Бел взял в руки небольшую коробочку, похожую на коммуникатор. Внимательные серые глаза Леарзы с любопытством следили за его движениями.
-- Это счетчик, -- угрюмо пояснил Морвейн. -- После экспериментов на Ятинге, Венкатеше и Руосе мы установили, что энцефалограмма человека с высоким уровнем психического развития сильно отличается от обычной. Более того, в предметах, с которыми взаимодействовал... по-вашему, Одаренный, часто остается статическое электричество. Это все, как понимаешь, ненадежные способы определения, но таким образом Каин в свое время установил, что Острон обладает зачатками Дара.
-- И эта штука?.. -- с пониманием произнес Леарза. -- А ты можешь... меня проверить?
-- Почему бы нет, -- согласился Бел. -- Так, на Руосе нам приходилось идти на разного рода хитрости, потому что такой штуковиной перед носом у руосца не помашешь, не вызвав закономерных вопросов. Но ты -- другое дело... подойди.
Леарза послушно сделал шаг вперед и уставился прямо в холодные глаза Морвейна. Тот отвел взгляд и принялся копаться в своем счетчике.
-- Я буду тебя спрашивать, а ты отвечай сразу, не думая, -- предложил Морвейн. -- Как звали твоего деда?
-- Михнаф, -- послушно ответил Леарза.
-- Какое самое высокое здание в Ритире?
-- Медицинский корпус.
-- Где сейчас Каин?
-- На Анвине.
-- Какая завтра будет погода?
-- Холодная.
-- Когда состоится следующий концерт у Сета?
-- Через два месяца.
Бел кивнул головой, потом отложил счетчик.
-- Ну? -- с нетерпением спросил китаб.
-- Сам же знаешь ответ.
-- Я не Одаренный, -- рассмеялся Леарза, заглянул в экран счетчика, но тот уже выключился. -- Ну и к лучшему. Не хотелось бы сойти с ума!
Морвейн пожал плечами.
В тот вечер он был мрачнее обычного и ушел к себе; Волтайр и Леарза не возражали, они вдвоем сидели на кухне и смотрели фильм. Поначалу Леарза никак не мог успокоиться и все вертелся на стуле, отпускал комментарии, заставляя Волтайр смеяться, потом потихоньку придвинулся к ней вплотную, положил голову ей на плечо.
Бел Морвейн в то время валялся в своей постели и смотрел в темнеющий потолок.
"Дар не откроется ему, сказал дед, -- подумал разведчик. -- Небеса заберут его... я думал: небеса заберут -- означает смерть".
7,13 пк
Холодная бесснежная зима одолевала кварталы бездушных, но в Централе были слишком мощные системы отопления; и любой бездушный скорее погиб бы сам, замерзнув насмерть, чем позволил аристократу страдать от отсутствия тепла.
Это было так же естественно, как то, что день сменяется ночью.
Тонгва располагалась в глубине континента, в самом сердце огромной степи, серые просторы которой лишь разрезала полноводная река Атойятль. Древесину здесь испокон веков можно было достать лишь с трудом, и оттого даже уютный Централ был целиком выстроен из камня. Это, впрочем, не делало его менее красивым. Высокие арочные окна блестели на солнце всеми цветами радуги, демонстрируя прохожим чудесные витражи, а улицы были ровными, с замысловатым узором мостовой, и тут и там были маленькие скверики, в которых трудолюбивые бездушные насадили привезенные издалека растения.
Может быть, на Анвине были места и получше, -- на побережье или в густых лесах севера, и были города, окруженные пышными садами, но Наследнику никогда и в голову не приходило мыслей о том, чтобы перенести столицу из Тонгвы. Тонгва была символом, который должен был напоминать всем остальным о том, какова история их народа. В эту степь когда-то давно удалился великий Арлен, чтобы провести остаток своей жизни в отшельничестве и подвергнуть себя суровым испытаниям ради постижения Истины. Рано или поздно клан его потомков окончательно перебрался на берега Тонгвы, где было так трудно выживать, и какое-то время они жили здесь в нечеловеческих условиях, в глинобитных хижинах, плохо одетые и в жару, и в мороз, -- и то, и другое в степи было почти непереносимым, -- и питались тем, что могли найти, не поднимали руки на живых существ даже при угрозе голодной смерти, а их женщины даровали жизнь своим детям прямо на земле, не получая никакой помощи.