-- Хотя, пожалуй, я понимаю, отчего вы уединились здесь, поодаль от остальных, -- чуть недовольно взглянув на жену, добавил Витале Камбьянико. -- Эти светские разговоры кого угодно утомят.
-- Ну что ты, -- она надула губы. -- Такие интересные новости! Вы слышали, Орсо? Говорят, на днях должен из Вакии прибыть двоюродный брат Теодато Дандоло! По слухам, еще их родители разругались насмерть и не общались много лет, но этот Моро, кажется, намерен восстановить родственные отношения.
-- Тьфу, -- немного рассердился ее муж, -- и это ее интересные новости. Женщины! Лучше бы эти люди обсуждали последний опубликованный труд господина Контарини, но нет, их волнуют какие-то там самонадеянные юнцы.
-- Господин Контарини написал новую книгу? -- спросил Кандиано; действительно, ни Теодато Дандоло (короткий укол зависти: Дандоло был одним из вычислителей), ни какой-то там Моро его не интересовали. -- Я еще не имел возможности прочесть ее.
-- О, если хотите, я вам принесу свой экземпляр. Мне кажется, мысли, которые он высказывает в своем труде, просто неоценимы, -- важно ответствовал Витале Камбьянико, большой любитель философских трактатов, -- не говоря уже о том, что они беспрецедентны! Никто до господина Контарини, кажется, не задумывался о таких вещах. Вот скажите, Орсо, что вы думаете о наших отношениях с бездушными?
-- ...А что? -- удивился тот. -- Мне кажется, я думаю то же, что и все... никогда раньше не обращал внимания на эту тему. Предки бездушных принесли благородную жертву, позволив нашей цивилизации развиваться, и мы обязаны уважать их за это.
-- Да, но это не все, -- светлые глаза Камбьянико блеснули. -- Положим, предки нынешних бездушных действительно сделали свой выбор, и мы обязаны их уважать, но современные нам с вами бездушные? Спрашивал ли их кто-нибудь, хотят ли они жертвовать собой ради нас?
-- ...Странный вопрос, -- Орсо Кандиано поднял седоватую бровь.
-- Вот в этом и дело, -- невпопад добавил Камбьянико. -- За них уже все было решено. Но вы сходите как-нибудь в жилой квартал закованных, Орсо: посмотрите, в какой чудовищной нищете они живут. Как они страдают! Неужели они в самом деле должны страдать?
-- А вы сами там были?
Камбьянико это сбило с толку: очевидным образом, ответ был отрицательный.
-- Нет, но мы с женой принимаем меры, -- наконец нашелся он. -- Мы мечтаем организовать общество, целью которого было бы помогать бездушным и особенно закованным. Ведь это по-человечески, не правда ли? Сострадание -- то, что отличает нас от машин.
-- Я не уверен, что бездушные оценят ваши старания, -- прохладно заметил Орсо Кандиано. -- Впрочем, если вы действительно желаете попробовать, я бы на вашем месте поговорил сначала с кем-нибудь из управляющих; только они в полной мере понимают этих людей, они точно знают, каковы чаяния и надежды бездушных.
-- Да, конечно, вне всякого сомнения, вы правы, Орсо. Так я занесу вам на днях книгу?
-- Почему бы нет, если она вам не нужна, -- согласился он.
Супруги пожелали ему доброго вечера и оставили его; Кандиано продолжил сидеть в одиночестве, снова оперевшись локтем о ручку кресла. "Этот Камбьянико, -- думал он, -- непроходимо глуп. Из тех, кто любит кричать во всю глотку и ничего не делать. Что он знает о бездушных? Ничего. Другое дело господин Контарини, возможно, болван попросту неправильно понял его философские построения".
***
Молочное сияние заливало мир. Под ногами была твердая металлическая поверхность; всюду, куда ни посмотри, -- облака...
"Я на крыше. Все как и должно быть".
Одной рукою он держался за серебристый поручень, уходивший в туман, он знал, что поручень должен быть холодным, но холода не ощущал. В ушах отчаянно свистел ветер. Облака окутали город, так что не видно было ничего, кроме пробивающих сливочную поверхность шпилей. Где-то далеко мерцал красный огонек.
Он стоял, потому что никуда не нужно было спешить; он не представлял себе, что можно делать что-то еще, только стоять и смотреть на эти облака, столпившиеся вокруг него. За исключением ветра, все оставалось неподвижным. Само время остановилось.
Как он оказался на этой крыше, наконец, что это за город, -- он не помнил, но и это было неважно, он просто дышал полной грудью и чувствовал себя свободным.
Свобода...
Он помнил, что он должен опасаться за свою свободу, но почему -- не знал, все расплывалось в дымке. Никто не мог настичь его, пока он здесь, и он оставался, и ветер трепал его куртку, волосы, напрасно пытался сбить его с ног.
-- Время, -- произнес знакомый голос. -- Словно песок между пальцами, оно неумолимо ускользает, и никакими усилиями не сдержать его. Ты знаешь, почему?
-- Нет, -- отозвался Леарза. -- Время не касается меня.
-- Верно. Ты хватаешься за любые знания, какие только можешь добыть. Но ты боишься времени и избегаешь его, даже вопросов о нем. Ты поступаешь, как трус. Обернись и посмотри мне в глаза.
Он медленно повернулся.
Рядом с ним, совсем близко, стоял другой человек. Ветер точно так же вздыбил на нем кожаный плащ, рвал его длинные волосы; ноги этого человека утопали в тумане, светло-карие, почти желтые глаза в упор смотрели на Леарзу.
-- Проклятый ублюдок, -- выдохнул китаб. -- Оставь меня в покое, убирайся! Какого черта ты преследуешь меня? Я не хочу даже вспоминать о тебе. Ты мертв! Ты мертв!
-- Мне некуда идти, -- повторил Эль Кинди.
-- Так исчезни, растворись!
-- Я не могу. Я -- часть тебя. Ты можешь бесконечно убегать от собственной тени. Прими это, как полагается мужчине, и не скули, будто побитый щенок.
Леарза осекся и склонил голову, тяжело дыша. В чем-то этот мерзавец был прав; он понимал, что принять это, как мужчина -- означает...
-- Ты и этого боишься, -- снисходительно добавил Эль Кинди. -- Ведь никто не знает, что ожидает тебя там.
-- А ты? -- Леарза поднял взгляд на него и криво усмехнулся. -- Ты же умер! Что ждало тебя там, Эль Кинди?
-- Я не знаю, -- бесстрастно отозвался тот. -- Ведь я -- не то же самое, что человек, живший тысячи лет назад. Я лишь его кровь в твоих жилах. Я, в отличие от него, так никогда и не перешагнул этой черты.
Он остался стоять, навалившись спиною на поручень крыши, и туман обволакивал его. Страха в груди не было, только бесконечная усталость. Ничего нельзя было изменить... ничего.
-- Что это за место? -- хрипло спросил Леарза.
-- Это твое собственное сознание, -- был ответ. -- Долгое время эта часть его была наглухо закрыта от тебя самого. Но время уходит, и наконец оно раскрывается.
-- Пока что я только вижу тебя во снах, -- сказал он. -- Скоро начну слышать и наяву, так? Как Острон и остальные. А потом...
-- Но я не Асвад.
-- Откуда мне знать, кто ты на самом деле!
Эль Кинди тихо, сипло рассмеялся.
-- Ты никогда не был идиотом.
-- Они считают, что это лишь особенность головного мозга, -- пробормотал Леарза. -- Что все дело в его устройстве. Быть может, когда-нибудь они научатся удалять эту проклятую часть, из-за которой я вижу тебя. Сделают мне лоботомию...
-- Это все равно, что умереть.
Он отмахнулся.
-- Перестань стоять на месте, -- сказал Эль Кинди. -- Возьми себя в руки. Хоть раз задайся вопросом о том, что такое время.
-- Да для чего мне это? Я не имею к нему никакого отношения! И ты проваливайся к черту!
-- Ты имеешь ко времени самое прямое отношение, Леарза. Или ты забыл, кто ты?
-- Проклятый неудачник.
-- Время неравномерно. Оно истинно только в одном-единственном моменте: сейчас. Прошлое уже утрачивает свою истинность, становится иллюзией. Будущее еще не наступило и может быть изменено.
-- Разве? -- оскалился Леарза. -- Очень тебе удалось изменить его, а?