Схватив лошадь под уздцы, он пошел быстрым шагом дальше по улице, взгляд его отчаянно искал хоть одно живое существо.
Нашел.
Этот человек был определенно жив: он сидел, точно так же завернувшись в тряпье, кусок рваной рубахи закрывал его голову, оставляя на виду лишь густо заросший щетиной подбородок. Перед ним была навалена небольшая кучка обломанных веток и какой-то рухляди, и закованный ожесточенно чиркал зажигалкой, видимо, пытаясь высечь искру и разжечь огонь, но зажигалка, наверно, была сломана и только бесполезно щелкала.
Услышав цоканье лошадиных копыт, сидевший поднял голову, но не встал.
-- Что делает здесь благородный господин? -- сиплым голосом спросил он. -- Вы заблудились?
-- Я... -- Кандиано осекся; только теперь холод снова начал добираться до него, и горевшие виски остыли. -- Там... лежит труп.
-- Ну и пусть себе лежит, -- отозвался закованный. -- До весны ничего с ним не сделается, разве погрызут собаки. Весной, когда начнет вонять, люди выкинут его, а может, и меня вместе с ним.
Кандиано приходил в себя; неожиданно для закованного приблизился и коротким решительным движением сорвал рубаху с его головы. Черные, как угли, глаза уставились на него.
-- Ты совсем молод, -- произнес Кандиано. -- Мне сказали, в этом квартале живут только те, кто не может работать. Разве ты не можешь работать?
-- Меня выгнали отовсюду, куда я приходил, -- осклабился тот. -- За дурной нрав. Сказали, я слишком драчлив. У меня нет работы, и я пришел сюда умирать, благородный господин. Указать вам дорогу отсюда?
Слова его были будто бы вежливы, но в то же время их смысл оставался двойным; Кандиано выпрямился и коротко усмехнулся, хоть все еще был бледен, наверное.
-- И что, нет никого, кто помог бы тебе? Твоя семья?
-- У меня нет семьи, благородный господин.
-- Встань, -- приказал Кандиано.
Закованный послушался, хоть как-то с ленцой, медленно поднялся на ноги и оказался одного роста с Кандиано, который был сам высок. Он был худ, как скелет, грязен, и все-таки глаза его смотрели почти дерзко.
-- Как тебя зовут? -- спросил Кандиано.
-- Мераз, -- не сразу отозвался тот.
-- Пойдешь со мной.
В черных раскосых глазах закованного мелькнула настороженность.
-- Будешь работать у меня, -- добавил Кандиано, который в тот миг опять принял молниеносное спонтанное решение.
Мераз недоверчиво смотрел на него. Кандиано усмехнулся собственным мыслям; тяжелое, смутное чувство наконец оставило его, и он теперь совершенно точно знал, что он должен делать, более того: теперь он точно знал, каков высший смысл если не жизни целого человечества, то по крайней мере его собственной.
***
Жизнь изменилась.
Какой-то новый смысл, странный, непривычный, проник в его сознание; Черный не сразу понял, что это такое. Все вроде бы оставалось по-прежнему, он все так же копался в шлаке, однако под конец смены его охватывало ощущение ожидания. Чего он ждет?.. Он просто не задумывался, пока до него само собою не дошло, что он ждет появления Кэнги.
У Аллалгара появился друг; это был первый друг его в жизни, первый после матери человек, который принимал в нем участие и улыбался ему. Кто-то считал его если не за равного себе, то хотя бы за достойного. Это чувство оказалось чрезвычайно важно для Черного, и он очень старался отблагодарить Кэнги, как умел. Выполнял каждое его слово, полагая, что этим демонстрирует свое уважение. Кэнги взялся учить Черного читать и писать, дал ему тетрадку; в тетради была плохая, серая бумага, легко рвавшаяся, если слишком сильно надавить карандашом, зато ее было много, целых восемьдесят листов. Черный берег дар, как зеницу ока, а когда Кэнги велел ему писать, он делал это очень осторожно, чтобы не порвать тонкие листочки.
Всегда, когда у него было свободное время, Аллалгар отправлялся искать Кэнги, но не приближался к нему, а только наблюдал с расстояния; если Кэнги подзывал его, он подходил, если Кэнги был занят, он молча следил за своим единственным другом со стороны.
До начала смены оставалось еще много времени, и Аллалгар, получивший вчера плату за два месяца, отправился в бакалею; он заметил, что Кэнги любит орехи, и приобрел целых два пакетика, хоть они стоили недешево. После этого он пошел обратно на сталелитейный: был почти уверен в том, что найдет Кэнги в одном из цехов.
Он не ошибся, и Кэнги действительно стоял на мостике, освещенный багровым сиянием кипящего металла, а напротив него были еще четверо; они о чем-то негромко разговаривали.
Они не видели Аллалгара, они были к нему спиной, а Кэнги, если и заметил, то не подал вида. Черный приблизился к ним на такое расстояние, что мог слышать их разговор.
-- Если ты еще будешь смотреть на нее, пожалеешь, -- набычившись, говорил один из четверых рабочих, сложил руки на широкой груди. Каска блестела на его голове.
-- Что ж такого в том, что я смотрю? -- спокойно спросил Кэнги. -- А она смотрит в ответ. А ты сейчас смотришь на меня, Таала. Может, я не хочу, чтобы ты смотрел на меня.
-- Не увиливай, -- повысил голос другой рабочий. -- Сам прекрасно все понимаешь. Еще одна улыбочка...
-- А ты чего заступаешься за чужую жену, Мескито? Небось сам имеешь на нее виды?
-- Заткнись!
-- Мы защищать честь товарища пришли!
-- А, товарищ настолько смел, что без вас на меня не пойдет?
-- Не зарывайся, -- глухо выдохнул один из них, а потом присовокупил к этому грязное ругательство. -- Если ты сейчас полетишь мордой вниз отсюда, никто о тебе жалеть не будет.
-- Подозреваю, Комгай все же будет жалеть.
-- Даже имя ее не произноси!..
-- Что, я оскверняю ее просто звуком своего голоса?
-- Так сам и напрашивается, -- произнес Таала, задирая рукава куртки.
-- Ну сейчас мы наваляем тебе, отродье.
-- А потом, когда я расшвыряю вас, побежите плакаться надзирателю? -- невозмутимо поинтересовался Кэнги; это окончательно вывело их из себя, и они с короткими криками бросились на него.
Аллалгар не оставался на месте. Четыре рослых человека нападали на его друга, это было... несправедливо. Аллалгар шагнул к ним и, не замеченный ими в темноте и шуме цеха, схватил одного из них за плечи, оттащил. Напугавшийся рабочий закричал и забрыкался, но Черный даже не обратил на это внимания и с силой швырнул его прочь, так что тот кубарем покатился по крутым металлическим ступенькам и, слышно было, упал уже где-то далеко внизу. На этом Аллалгар не остановился, поймал другого рабочего за воротник куртки, потянул на себя.
-- Не вмешивайся! -- рявкнул Кэнги, да было уже поздно. Еще один противник полетел с моста, чудом не рухнул в гигантский чан с кипящим металлом, ударился о его край и сполз по ту сторону, на пыльный пол. Двоих оставшихся к тому времени успел обезвредить сам Кэнги, одному вывернул руку, второго прижал к полу собственным весом.
-- Дрянь, -- выдохнул он.
Аллалгару было все равно. Ему главное было то, что друг его остался цел и невредим; цех огласился воскликами, голосами, руганью, наконец невысокий полноватый человек поднялся на мост.
-- Что здесь произошло? Отвечайте, -- его холодный взгляд вперился в Аллалгара. На плече Кэнги была повязка надзирателя, Черный был простой рабочий; он еще не успел осознать это, но Кэнги сообразил мгновенно.
-- Эти ребята напали на меня, господин Дамиано, -- спешно произнес Кэнги, шагнув к Черному, -- а Аллалгар, добрая душа, попытался мне помочь. Их было четверо, я один.
-- По какой причине у вас началась драка? -- нахмурился управляющий, которому, должно быть, видно уже было, что проигравших сражение уже подняли на ноги и обступили другие рабочие. Никакого серьезного ущерба, если не считать парочки выбитых зубов, он не заметил.
-- Из-за женщины, господин Дамиано. Жена того малого слишком уж заглядывается на меня, -- совершенно честно сообщил Кэнги и широко ухмыльнулся. -- Но, клянусь вам, я тут ни при чем.