-- Ваше счастье, что никто не пострадал, -- помолчав, сказал управляющий. -- Но смотри у меня, Кэнги, если это повторится -- я придумаю что-нибудь такое, чтобы женщины на тебя и смотреть забыли.
-- Так точно, господин Дамиано, -- весело отозвался тот.
Инцидент был исчерпан; управляющий пошел прочь. Кэнги, оглянувшись, схватил Аллалгара за локоть и буквально потащил за собой.
Вдвоем они вывалились из сумрачного цеха и оказались во внутреннем дворе сталелитейного, где холод немедленно обжег им лица и глотки.
-- Больше так не делай, -- сказал Кэнги, посерьезнев. -- Я вполне справился бы с ними и сам, а тебя за драку могут наказать. На этот раз повезло...
Черный молчал; внутри у него все опустилось: он разозлил Кэнги!
-- ...Но все равно спасибо, -- помолчав, добавил тот и рассмеялся. -- Здорово ты их.
Мир снова посветлел, и Аллалгар переступил с ноги на ногу, не зная толком, как выразить переполнявшие его чувства. Наконец он неловко вытащил заскорузлыми пальцами из-под полы куртки маленький пакетик и протянул его Кэнги.
-- Что это?.. Орехи, -- удивился тот.
-- Это тебе, -- нашелся Аллалгар.
Он стоял, расставив ноги в грубых латаных сапогах, огромный почти двухметровый мужчина, лицо его было смуглое, почти черное, словно высечено из базальта, в грязных пальцах он держал пакетик с орехами и до смешного в тот момент похож был на ребенка: не внешностью, но, может быть, взглядом. Кэнги взял пакетик, потом снова расхохотался и крепко похлопал Аллалгара по плечу.
-- Знаешь, что? -- заявил он. -- Ты хороший человек, Аллалгар! И не слушай, что тебе говорят другие.
Лишь тогда Черный робко улыбнулся.
***
Поднимался туман. Длинная улица уходила за горизонт, по обе ее стороны возвышались гигантские небоскребы, в воздухе реяла мокрая взвесь, беззвучные аэро летели совсем низко над землею, разрезая собой сумрак.
Красные огоньки мерцали тут и там.
Город.
Он никак не мог взять в толк, что он делает здесь; он стоял прямо посреди дороги, одинокий, бесплотные люди скользили мимо него, он для них будто не существовал. Легкая тревога колотилась внутри. Он поднял голову и обнаружил, что неба над ним нет.
Темнота наваливалась на этот полузнакомый город, давила на небоскребы, и те начинали медленно гнуться под ее тяжестью, искривлялись, он мог видеть, как трещины идут по зеркальному аэрогелю, как он потихоньку сыпется черными осколками, будто снег. Машины продолжали мчаться вперед, но исказившееся пространство изменяло их траектории, и они взлетали вверх, разбивая собой окна в зданиях, взрывались; а люди все скользили и скользили, будто хаоса вокруг не существовало.
В уголках его глаз была темнота.
Смерть и разрушение.
Он стремительно обернулся, пытаясь увидеть говорившего; темнота дернулась вместе с ним, по-прежнему оставаясь позади.
Смерть и разрушение неизбежны, они ждут каждого, -- добавил бесплотный голос, звучавший будто сразу у него в голове. Осколки аэрогеля продолжали сыпаться сверху, но были неощутимы и проходили сквозь него. Реальность схлопывалась, сжималась вокруг него. Начали падать обломки бетона и металлические искореженные каркасы.
Время. Энтропия. Вселенная рано или поздно прекратит свое существование, именно потому, что у всего должны быть начало и конец.
Он досадливо отмахнулся от сворачивавшегося пространства и шагнул вперед.
Туман принял его; законы физики в этом месте действовали иным образом, и он остался стоять в пустоте, окруженный сияющими звездами, чернотой космоса и бесплотным голосом.
Время относительно и неравномерно; оно существует на всем протяжении существования пространства. Невозможно изменить будущее, потому что оно существует наравне с прошлым.
-- Эль Кинди говорил мне, что это не так, -- сказал Леарза. -- Он говорил, что прошлое утратило свою истинность, а будущее еще не наступило... Что-то похожее мне говорил и профессор.
Ты веришь им? Ты всем веришь?
-- Нет, я никому не верю. И тебе тоже. Кто ты? Почему я слышу твой голос, но не вижу тебя?
Меня невозможно увидеть.
Тихий смех.
Леарза продолжал стоять в пустоте космоса, и галактика медленно вращалась вокруг него.
Твой Дар все еще спит, сказал голос. И даже когда он проснется, он ничего не даст тебе. Ты жалок и бессилен. Рано или поздно эти люди поймут, что с тобой происходит. Твоя собственная женщина предаст тебя, сообщит о твоем состоянии профессору. Они придут за тобой, они заключат тебя в маленькую белую комнату без окон и будут смотреть, как ты сходишь с ума. Быть может, вынудят тебя рассказывать им, что произойдет в будущем, а потом станут сверять твои прогнозы с прогнозами своих машин. А потом ты умрешь, потому что все люди умирают.
-- Мне все равно теперь, -- возразил Леарза. -- Если таково мое будущее, то я встречу его. Все равно ничего изменить нельзя, ты сам говоришь это.
А ведь это страшнее всего! Знать, что произойдет, предвидеть смерть и разрушение -- и только быть в состоянии бессильно ожидать развязки!
-- Сейчас я ничего не знаю, -- сказал Леарза. -- Я не знаю, как это. -- Он обернулся, оглядываясь. -- Эй! Эль Кинди! Проклятый ублюдок, ты здесь?
Тишина была ему ответом.
-- Не скрывайся от меня, -- уже тише добавил он. -- Я знаю, ты где-то здесь, мерзавец.
Не зови его, он не слышит тебя.
-- Что, ты занял его место?
Возможно, уклончиво ответил голос. А какая тебе разница? Ведь ты в любом случае умрешь.
Леарза молчал, остановившись, безвольно опустив руки, склонив голову. Под кедами был бесконечный космос. Где-то далеко мигала красная звезда, казавшаяся почти точкой.
-- Я знаю, кто ты, -- сказал он.
Голос молчал.
-- Ты...
***
Золотые огни Централа мягко сияли во тьме. Тьма была за окнами; там было холодно, там пронзительно дули зимние ветры, там в промышленных районах машины медленно пожирали человеческие жизни...
Эти мысли в последнее время редко покидали его; и теперь, хотя опять в особняке Кандиано был званый вечер, и беспечные гости пили вино и обсуждали какие-то сплетни, сам хозяин в отдалении от них устроился за низким столиком, приняв свободную позу в кресле, а за спинкой кресла, похожий на безмолвную статую, стоял закованный.
Этот закованный произвел настоящий фурор в Централе; усмехаясь про себя, Кандиано думал: сколь же бедна событиями их жизнь, если они готовы взахлеб обсуждать то, что у одного из них теперь появился слуга-закованный, которого тот держит за равного!
Поначалу, признаться, Кандиано хотел сделать этого человека одним из своих конюхов. Он знал: работа это несложная, и старшие товарищи быстро всему обучат новичка. Однако уже позже, когда он смотрел в черные глаза своего личного закованного, он понял, что такое решение было бы неправильным, и так Мераз стал чем-то вроде его телохранителя. Он действительно, если не брать в расчет его худобу, был высок ростом, жилист и очень ловок, судя по его же рассказам, драться тоже умел. Пусть вряд ли ему когда-либо доведется драться; помимо всего прочего, у Мераза был острый язык. Кандиано быстро обнаружил, что ему нравится разговаривать с закованным.
Сегодня он впервые вывел своего закованного в люди: хотя представлял себе, что повлечет появление бездушного на званом вечере, все же велел Меразу всюду следовать за собой.
Приходившие аристократы и в самом деле поначалу смешно запинались, во все глаза смотрели на смуглого человека в черном, некоторые женщины даже пугались его. Мераз оставался глыбой льда и отвечал им холодным спокойным взглядом, его лицо не менялось, хотя Кандиано прекрасно знал, что в мыслях тот смеется.
Явились, разумеется, и супруги Камбьянико. Кандиано встречал их галантной улыбкой.
-- Как видите, дорогой друг, на меня действительно сильно повлияла одолженная вами книга, -- сказал он, обращаясь к женоподобному Витале, по левую сторону от которого хлопала глазами, уставившись на закованного, госпожа Камбьянико. -- Я отправился в кварталы бездушных и убедился в ее истинности.