Но от Лили Маяковский ничего не утаил. Они встретились в Берлине, куда он приехал из Парижа, она из Италии, проведя три недели на термальном курорте Сальсомаджиори, специально предназначенном для лечения гинекологических заболеваний. Верный давнему уговору — ничего не скрывать др от друга, — Маяковский рассказал ей и об Элли, к о будущем ребенке. Не похоже, чтобы это ее испугало. Она знала, что, как и она сама, Маяковский не имел потребности в родительских чувствах и бежал от всего, что могло бы его втянуть в семейный быт. «Если бы я вышла за него замуж,— говорила она годы спустя, — нарожала бы детей, и поэт Маяковский на этом бы закончился».
Ребенок в Америке, рожденный случайно встреченной женщиной, с которой у него не было никакого душевного родства, не мог быть, считала Лиля, помехой его поэзии. Несколько месяцев спустя он выполнил свой первейший долг— оплатил все расходы по родам, переведя в американский госпиталь сумму, которую ему назвала Элли. Нежданное отцовство — родилась дочь, которой мать дала имя Хелен-Патриция (в быту — тоже Элли, в русском варианте— Елена Владимировна), — не только не стало помехой его поэзии, оно вообще не нашло в его стихах ни малейшего отражения. Факт, говорящий сам за себя.
Пробыв в Берлине вместе четыре дня, Лиля и Маяковский вместе возвратились в Москву. На вокзале их встречали Эльза и Осип. Лиля вышла из вагона, сияющая, в новой ослепительно красивой беличьей курточке — Маяковский сделал ей этот подарок в Берлине. Казалось, жизнь возвращается в прежнее русло. Но так только казалось.
ФИЛИАЛ ГПУ
После возвращения Лили и Маяковского вся семья снова собралась вместе. Но это была уже другая семья. Краснощеков и Элли — каждый по-своему — окончательно разрушили тот необычный союз, который существовал целых семь лет. Те отношения, которые принято называть интимными, между Лилей и Маяковским были прекращены: судя по дошедшим до нас письменным свидетельствам, инициатором разрыва была Лиля, и он этому не противился, сознавая, что ПРЕЖНЕЙ любви действительно «пришел каюк». По свидетельству Лили, это решение они оба приняли еще в Берлине — в те четыре дня, которые провели там вместе. Возвратившись, подтвердили его друг другу окончательно и бесповоротно.
Весьма важные изменения произошли и в жизни Осипа. На съемках фильма по его сценарию он познакомился с двадцатипятилетней женой режиссера Виталия Жемчужного — Евгенией Соколовой, и дружеские отношения, завязавшиеся между ними, вскоре перешли в еще более дружеские. По свидетельству самой Жени, этот «переход» состоялся лишь через два года, но так или иначе уже к концу 1925 года, когда союз Лили и Маяковского обрел иные формы, Женя на правах «своего человека» пошла в их общую семью. У нее была своя комната в коммунальной квартире на Арбате, в том доме, где теперь расположился музей Пушкина, так что никаких бытовых неудобств для оставшегося неизменным «триумвирата» появление Жени не принесло.
Если судить по переписке между Лилей и Маяковским, сотрясавшие их союз события и принятое ими решение не внесло перемен в их отношения. Даже тот несомненный факт, что они стали уже иными, переписка тоже не отражает ни одним словом. Неизменными остались обращения: «Дорогой, милый, родной, любимый», одинаковые в обе стороны. Неизменными— заверения в безграничной любви: «Целую тебя обеими губами, причем каждой из них бесконечное количество раз». И в этом не было ни малейшей фальши. Все, что действительно их связывало друг с другом: взаимопонимание, общие интересы, осознание того, насколько каждый из них нужен другому, — все это осталось, выдержав испытание временем, и не могло исчезнуть даже после того, как ушла физическая любовь.
Теперь каждый чувствовал себя еще более свободным, чем раньше. Стабильности новых отношений уже не могли помешать никто и ничто. Маяковский добился для себя и для Бриков большой — по советским меркам — квартиры в Гендриковом переулке, на Таганке, сохранив за собой рабочий кабинет в Лубянском проезде и вступив в жилищностроительный кооператив я расчетом иметь в перспективе квартиру побольше и покомфортабельней. И опять же — не только для себя, но и для Бриков! Никаких перемен, стало быть, в их союзе не намечалось и впредь.