Умоляю вас только, отнеситесь к этому чувству так, как я об этом мечтаю. Я знаю, вы меня любите и желаете мне самого великого счастья. Так знайте — это счастье для меня наступило».
Из письма 22 декабря 11-го года:
«…Тебе, мамуся, прекрасно известно, что у нас с Лилей всегда было сильное влечение друг к другу, которое шло все «crescendo» в продолжение всего нашего шестилетнего знакомства. Тебе, кроме того, также известно, что два года тому назад я сделал предложение Лиле, которое не было принято, так как Лиля прекрасно поняла, что с моей стороны чувство было недостаточно серьезно. Теперь все разрешилось как нельзя лучше, я полюбил Лилю вполне серьезно и глубоко, уже не как мальчишка, а как взрослый человек, и сделал ей предложение в здравом уме и твердой памяти. О взаимной нашей любви говорить не приходится; это настолько ясно, что никаких сомнений быть не может. А не правда ли, это самое главное? Но если мы даже отвлечемся от этого и взглянем на наш брак с чисто внешней стороны, то и тут ничего более чудесного и подходящего и придумать нельзя.
Лиля, моя невеста, молода, красива, образованна, из хорошей семьи, еврейка, меня страшно любит — чего же еще? Ее прошлое? Но что было в прошлом — детские увлечения, игра пылкого темперамента. Но у какой современной барышни этого не было?
Лиля — самая замечательная девушка, которую я когда-либо встречал, и это говорю не только я, но все, кто ее знают. Не говоря уже о внешней красоте и интересное- ти, такого богатства души, глубины и силы чувства я не видывал ни у кого».
Родители его были против этого брака, зная о необычном характере невесты и ее своенравии, но сдались на уговоры сына. Обычная история.
26 марта 1912 года отпраздновали свадьбу в семейном кругу, поскольку Лиля и слышать не хотела о венчании в
Таганроге. В угоду родным был приглашен знакомый равнин, который дома и произвел церемонию. Лиля надела, конечно, сильно декольтированное белое платье, но мама нее же успела в последний момент прикрыть ее шалью. Был торжественный домашний обед со всеми родственниками — тети, дяди, маленькая Эльза, а кухарка много пе г потом сокрушалась, что забыла подать хрен к мясу.
* *
Маяковский в это время продолжал учиться во ВХУТЕМАСе, дружил с Давидом и Марусей Бурлюками и их родными. Это было добрейшее семейство. Молодежь часто собиралась у Бурлюков на Бронной, читали свои сочинения, спорили, пили чай с баранками. Велимир Хлебников там дневал и ночевал. Давид Бурлюк и Маяковский много рассуждали об искусстве, и Бурлюк просвещал юношу. Они увлеченно разговаривали, гуляли по бульварам, возвращаясь из ВХУТЕМАСа домой к Бурлюкам.
Меня
Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых.
И однажды Маяковский прочел стихи «одного своего знакомого». Бурлюк раскусил обман, остановился, пораженный, и понял, что перед ним гениальный поэт — так его с тех пор и представлял знакомым.
И пока Лилина кухарка бесконечно сокрушалась, что забыла подать хрен к мясу, Давид Бурлюк не забывал давать поэту 50 копеек в день, чтобы тот мог писать стихи, не голодая!
Пройдет много лет, Маяковского давно уже не будет на свете, и в 1956 году по инициативе Лили Юрьевны Союз писателей пригласит из США в Москву Давида и Марусю Бурлюков. Она хотела повидать их, обласкать, принять и отблагодарить за то, что они не оставили нищего поэта в беде. «Никакими золотыми рублями никогда не отплатить Давиду те полтинники, которые он тогда давал голодному Володе», — заметила она.
Родители новобрачных Бриков сняли им четырехкомнатную квартиру в Чернышевском переулке. Кстати, ЛЮ (Эл-Ю) — так часто звали Лилю Юрьевну, так буду называть ее и я — не любила, когда говорили «молодые» или женитьба, венчание, загс — она связывала свою жизнь с мужчиной безо всяких этаких затей. Уже тогда это ей казалось мещанством, обывательщиной, против которых она выступала всю жизнь. Но тем не менее они, как ни назови, были новобрачные, и им сняли квартиру.
Осип Максимович, окончив юридический факультет Московского университета, стал работать в фирме своего отца. В 1913 году Лиля Юрьевна ездила с ним на Нижегородскую ярмарку и в Среднюю Азию. Узбекистан ей очень понравился, она полюбила его природу, старину и особенно прикладное искусство. До конца жизни у нее в доме можно было увидеть расшитые яркие покрывала — сюза- не — или цветастые набойки, расписные блюда, пиалы.