«Стойте! Не приписывайте мне чувства людей, тупую уверенность которых я хочу расшатать! «Лилюли», — говорите вы, — это судороги, в которых бьется верующий при виде развалин своей веры?» Эта вера, лежащая в развалинах, не есть моя вера. Моя вера жива-здорова. Она недорого стоила бы, если бы покоилась на полудюжине марионеток, называющихся: Господь бог, Право, Цивилизация, Свобода, и на прочей дешевке коммивояжеров демократии. Я показываю в «Лилюли» Республику Иллюзии. Это иллюзорная Свобода, лживое Право, лицемерная и корыстная Набожность. Все это никак не затрагивает истинную справедливость, истинно божественное, героическую свободу. Мой замысел «Лилюли» — это лишь сатирический акт из более обширной философской драмы. Но мне захотелось дать его отдельно, чтобы люди сильнее почувствовали ожог от хлыста. Впрочем, вы можете заметить, что даже в самой Лилюли одна вера осталась нетронутой — вера в нагую Истину:
— Будь покойна, кузиночка! На тебя надели намордник, тебе заткнули рот, но и сквозь повязку я слышу твои крики... Они заковали тебя в цепи, но они боятся своей пленницы... Будем же смеяться, кузиночка! Будем смеяться! Мы еще им покажем!» — Р. Р.
(обратно)9
Здесь непереводимая игра слов: Maître-Dieu — господь бог, maître d hotel — дворецкий, метрдотель, с которым созвучно maître d'autel — владыка алтаря. — Прим. перев.
(обратно)10
Я должен протестовать здесь против попыток, которые делались и, может быть, будут делаться, поставив «Лилюли» в каком-нибудь интимном театре для горсточки утонченных любителей. Все мои пьесы (кроме «Аэрты») написаны для театра масс, с расчетом на монументальное зрительное и оптическое воздействие. Это фрески. Низвести их до размеров станковой живописи значило бы их исказить. — Р. Р.