Борис Руденко
Лиман
…Они остались живы. Все трое. Только третий этого не знал. Третий лежал на полу авиетки, на надувном матрасике, запрокинув кверху неподвижное лицо.
Кроман нагнулся, осторожно приподнял его голову и подложил под затылок скатанную валиком куртку. Затем, сильно прихрамывая, опираясь рукой о стенку, вернулся в кресло и вновь принялся осторожно массировать поврежденное колено.
— Станция, Станция, я Разведчик-два, совершил аварийную посадку в лимане Лапранди, около десяти километров на юго-восток от Игольного мыса… Станция… — безостановочно и монотонно бормотал в микрофон Гусев.
Некоторое время Кроман бездумно слушал и смотрел на его затылок, поросший жесткими завитками черных волос, затем перевел взгляд на иллюминатор. Сквозь стекло была видна согнутая стойка крыла и близкая, неподвижная и темная вода лимана, сливающаяся с атмосферой в однообразное серое месиво уже метрах в пятидесяти от самолета.
— К черту! Бесполезно! — Гусев откинулся от передатчика и развернул кресло. Посмотрел на Калину. — Как он?
— Как и прежде, — ответил Кроман. — В себя не приходит. Сейчас в его состоянии это самое лучшее. Может, они нас слышат и просто не могут ответить?
Гусев вновь повернулся к рации, небрежно перебросил тумблер и прибавил громкость. Кабину заполнил гул и треск, неприятно ударивший Кромана по барабанным перепонкам. Он поморщился и рефлекторно поднял руки к голове, но Гусев уже отключил приемник.
— Вот что они слышат, — сказал он. — Музыка небесных сфер. Это даже не магнитная буря. Это настоящий тайфун. Ты на компас смотрел? Крутится как юла. Даже не пытайся разобрать, где юг, где север. Без толку. Вот же влипли!
Он осторожно потрогал лоб. Кожу все еще слегка саднило, но кровь уже запеклась. «Отделался легким испугом», — мысленно усмехнулся Гусев. И в самом деле, ему досталось меньше всех. В момент падения он даже не потерял сознания. Удивительно четко и подробно запечатлелось в памяти, как Калину первым страшным толчком выдрало из кресла и швырнуло спиной на аккумуляторный ящик, а потом, пока теряющий скорость самолет, судорожно дергаясь и вихляя, тащился по лиману, — как тело Калины, словно гуттаперчевый манекен, высоко подпрыгивало на полу после каждого нового рывка, переваливаясь с боку на бок. Отчего-то тогда, в эти короткие страшные секунды, Гусев был уверен, что Калина умер. Гусев даже успел ему позавидовать, потому что тоже ждал смерти, не ведая, как она придет, — но вдруг все кончилось…
Кроман вздрогнул, прильнул к иллюминатору и отпрянул.
— Гусев, что это?
Гусев машинально схватился за кобуру, подошел и посмотрел. Метрах в двадцати от самолета, будто толкая перед собой округлый водяной бугор, под водой двигалось нечто широкое, просвечивающее грязно-серым телом сквозь тонкий слой жидкости. Гусев проводил животное равнодушным взглядом и отвернулся.
— Это блин, — сказал он.
— Что?
— Не что, а кто. Вообще-то официально его назвали илистым придонником, но мы зовем блином. Как-то с самого начала повелось… Он хоть и здоровый с виду, но плоский, довольно тонкий и почти слепой. Поедает всякую мелочь в иле. Ну и его едят все, кому не лень. Ты не беспокойся, он не опасен. Если случайно наткнется — даже с ног не собьет. Удерет, как заяц.
— Я и не беспокоюсь, — Кроман слегка покраснел. — Просто никогда раньше не видел.
«А что ты здесь видел, кроме Станции?» — подумал Гусев с неожиданным раздражением, которого тут же устыдился.
— Как твоя нога? — спросил он.
— Думаю, просто сильный ушиб, — тут же ответил Кроман. — Ну, может быть, трещина. Без рентгена сказать трудно. Вообще, травмы колена одни из самых неприятных. Болезненные и долго не проходят… Как ты считаешь, связь скоро восстановится?
Гусев с досадой дернул плечом.
— Может, через два часа, может, через неделю.
— Чрез неделю — это плохо, — очень серьезно проговорил Кроман. — Калина может не выдержать.
— Как это «не выдержать»? — быстро и агрессивно переспросил Гусев. — Что значит «не выдержать»? Объясни, что с ним вообще?
— Пока что продолжается болевой шок, — сухо сказал Кроман голосом, похожим на скрип давно не смазанных дверных петель. — Все, что возможно в нашем положении, я сделал. За дальнейшее ручаться не могу.
Его вытянутое, грубой лепки лицо, и так на редкость малоподвижное, сейчас не отражало и следа эмоций. Гусев посмотрел на эту одушевленную маску и разозлился еще больше.
— Мы с Калиной на Флоре пять лет, — плохо сдерживая раздражение, сказал он. — Почти со дня основания Станции. Ты же врач, черт возьми!
Каменная маска дрогнула.
— Извини, — мягко произнес Кроман. — Не злись. Я сам злюсь оттого, что ничего не могу поделать. Перелом позвоночника — это, знаешь… Домой ему скорее надо, вот что.
— Да, — наклонил голову Гусев. — Нам всем надо…
Он встал и с некоторым усилием откинул в сторону дверцу кабины.
— Что ты собираешься делать? — спросил Кроман.
— Купаться, — буркнул Гусев и спрыгнул в воду.
Вода доходила почти до пояса, комбинезон воду не пропускал, зато и тепла не удерживал, но холода Гусев не почувствовал.
«Градусов двадцать восемь—тридцать», — определил он.
Каждый шаг по илистому, топкому дну требовал определенного усилия. Нога, казалось, проваливалась в неведомую глубину без надежды остановить падение, но в конце концов словно повисала без опоры в придонной жиже. Наверное, так же трудно было бы ходить по мягчайшим пуховым подушкам. Это неприятно, но не опасно. Как и на подушках, провалиться в лимане некуда. Шагай в любую сторону — к берегу или еще на сотню километров в океан — все будет точно так же. Только пешком сотню километров по лиману не пройдешь. И десяти не пройти. Сил не хватит. Пять — еще куда ни шло…
На поверхность всплывали крупные пузыри, лопались, распространяя запах сероводорода, на который тут же налетела невесть откуда взявшаяся мошкара, вслед за ней из тумана спикировала стая «бабочек», а завершил всеобщее пиршество промчавшийся над поверхностью летучий голландец — проглотил на лету половину стаи «бабочек» и вновь растворился в тумане.
Четыре года назад Лапранди ушел в лиман в одиночку на катамаране. Когда истек контрольный срок выхода на связь, начались поиски. Лапранди нашли всего в каких-то восьмистах метрах от обездвиженного судна — гидрокостюм не дал телу утонуть. Лапранди умер от истощения и усталости. Он оставил катамаран, видимо увлекшись погоней за кем-то из обитателей лимана, и оказался настолько неосторожен, что не взял с собой маяк. Найти судно в сплошном тумане без единого ориентира он уже не смог. С тех пор любые выходы в лиман в одиночку были категорически запрещены.
За спиной Гусева шумно всплеснуло. Он обернулся, выхватывая пистолет, и замер, не закончив движения. Кроман размахивал руками в поисках равновесия на зыбком дне. Гусев шагнул к нему, поддержал за рукав.
— Ты зачем прыгнул? — грубовато спросил он. — У тебя же нога!
— Просто хочу попробовать, — сквозь зубы ответил Кроман.
Он высвободился, сделал несколько неловких шагов и встал, привалившись к фюзеляжу.
— Будто по киселю ходишь, — пожаловался он, учащенно дыша. — Запах довольно неприятный.