Один раз я всё-таки перешёл от мыслей к попытке убийства, не буквальному, правда, а профессиональному. Её звали Аврора, и я её ненавидел… потому что я всех ненавидел. В ней не было какой-то особой причины для моей нелюбви, кроме той, что она фактически была моей конкуренткой, с которой мы бились за большой проект. Я пригласил её к себе на вечеринку, сначала — просто чтобы «наладить связи». Но она быстро напилась, и ближе к ночи уже лежала среди бутылок с какой-то желтоватой грязью на лице и задранной юбкой. Я спешно сфотографировал её и разослал нужным людям с фейк-аккаунта. Закат «рассвету» — Аврора ведь означает «рассвет» — я этим не устроил, но дорогу в конкретный проект перекрыл. Заказчик был слишком серьёзный человек.
И мне не было совестно, даже когда я намеренно заставлял себя вспоминать об Авроре и стыдиться. В беспроглядной черноте атрофировался любой стыд, равно как и всё остальное — радость, смущение, способность удивляться… Остались только боль, которую и не выместить толком, и злость.
И я пошёл к психотерапевту, взял у него рецепт, пил антидепрессант, и уже через две недели стал человеком, а не куском беспричинной боли. Пил его месяц, два, три, и это были самые счастливые три месяца моей жизни, потому что эндорфины в моей башке наконец поняли, где их место.
А потом я подумал, что впадаю в лекарственную зависимость, словно наркоман (ещё одна невыносимая категория людей), и выбросил рецепт в мусорку. В чём отличие между мной на антидепрессантах и наркоманкой Хлоей? В том, что мои таблетки одобрены минздравом и процесс контролирует врач? Можно ли её оправдать, сравнить с больным мной? У меня нет ответа.
— Смотри, что я нашла!
Голос явно радостный. Я тут же воодушевился и полетел к Хлое, трижды поскользнувшись по пути. Она стояла рядом с зеркалом в пол, что было на передней панели огромного, во всю стену, шкафа.
В зеркале были Адам и Ева, то есть мы. Ева в одежде, уже совращённая змеем, а Адам ещё нет. Я оставил тряпьё в ванной, увидев, что Хлоя ничуть не тревожится моей наготой.
— И что? — спросил я.
— Гляди.
Она коснулась зеркала руками, что-то пробормотала. Наши отражения пропали, будто Адам и Ева превратились в вампиров.
Появилась пушистая плоскомордая кошка, вяло катающая мячик лапой туда-сюда по паласу.
— Это — мир живых, — объяснила Хлоя. — И, нам его видно, а нас оттуда — нет. Иначе б кошка шуганулась. БУ! — вдруг крикнула она. — Кошка не реагирует. А здесь слышно, как она шуршит.
Я постучал по зеркалу, будто зазывал рыбок в аквариуме на обед. Кошка даже ухом не повела.
— Закройся, абракадабра, — снова шепнула Хлоя. Кошка растворилась, появились мы. Комната неуловимо изменилась.
— Откуда ты узнала, какие слова говорить?
— Ниоткуда. Я их придумала, и это сработало!
— Впечатляет.
— Я слишком сильно хотела вернуться на Землю, — почему-то смутилась она.
— Откройся, абракадабра, — сказал я зеркалу и вновь потерял своё отражение. — Закройся, абракадабра. Надо же, и у меня получается.
— Потому что я так манифестировала.
Хлоя плюхнулась на диван, что стоял напротив зеркала. Я присоединился к ней.
— Тогда, может, заманифестируешь, чтобы кошка нас увидела? Или чтоб мы могли пройти насквозь?
— Пыталась, пока не выходит. Оно и к лучшему — вдруг зайдёт какой мужик, а я одета непонятно во что.
— То есть, меня ты не стесняешься? — подивился я.
— Тебя можно не стесняться, ты ж гей. Считай что подружка.
Моё отражение вспыхнуло до кончиков ушей.
— С чего ты взяла?
— Да можешь не скрывать. Я ж вижу, как ты делаешь вот так, — она элегантно взмахнула рукой, — и как произносишь это твоё «о».
— Чтоб ты знала, я бывший дизайнер. И я не виноват, что дизайнеру, который говорит вот такое «о» и машет руками, клиенты почему-то доверяют больше, чем дизайнеру с нормальным «о» и жестами терминатора.
— Ну так мы не на показе мод, а ты всё ещё о-каешь и машешь.
— Вошло в привычку. И я не обязан перед тобой оправдываться.
— Зачем оправдываться? Будто бы что-то плохое.
Я сорвал с окна оставшуюся штору и спешно завернулся. Сегодня мы в бордовом цвете.
— Я ж вижу, ты не рассматриваешь меня как секс-объект, — добавила Хлоя. — А любой мужчина, если он не импотент, не будет смотреть на полураздетую женщину, как на стул. Или абажур. Или колонну.