— Лучше актёрскую игру пожалейте, — небрежно откликнулся я. — Такой бездарной я ещё не видел.
— В таком случае, следующий фильм вам понравится. Там самые искренние чувства.
Я воткнул третий диск, мысленно спрашивая, зачем надо было записывать такие короткие ролики на отдельные диски, когда все они без проблем поместились бы на одном.
Теперь передо мной появилась до боли знакомая комната. У меня аж сердце сжалось.
На разобранной софе сидели мать и сын. В молчании последнего — больше эмоции, чем у самого лучшего актёра де-ля-Виль.
— И чтобы я больше её рядом с тобой не видела! — выговаривала мать. — И не вздумай скрывать, я всё равно узнаю… на меня смотри, когда я с тобой разговариваю! Если я увижу, что между вами меньше десяти метров, если мне хоть кто-то скажет, что видел вас вместе, или я узнаю, что вы перезваниваетесь-переписываетесь…
Она поднялась с софы, одёрнула свой махровый халат, подошла к шкафу и похлопала по его дверце. Я знал, что там. Сейф с ружьём. Отец этой женщины давно не охотился, а ружьё так и хранилось у дочери дома.
— …то я дождусь, пока эта шлюха пойдёт мимо наших окон, а ведь она тут часто ходит… И застрелю её. Рука не дрогнет!
— Прости, пожалуйста, — проговорил сын.
— Чего мне с твоих «прости»? Ты вогнал меня в гроб! Собственную мать — в гроб! Мне с сердцем плохо от мысли, что ты связался с какой-то шалавой…
«Шалавой» была девчонка с того же курса, на котором учился сын. И если бы у неё можно было замерить уровень развязности, градусник бы показал число в разы ниже, чем среднее по городу.
— Я даже ждать никого не буду. И так ясно, что ты завтра выйдешь из дома — и тут же с ней путаться. Я ж тебя знаю, — мать открыла шкаф и загремела связкой ключей — искала нужный от сейфа. — А ещё я знаю, где она живёт. А мне за это даже ничего не будет — я старая больная женщина…
Ключ заскрипел в замке.
Сын не выдержал, и разрыдался как дитя, даром что ему было девятнадцать.
— Ну пожалуйста, прости меня! Я не хотел! Я не знал, что тебе будет так плохо!
— Всё ты знал, ты же специально ищешь, как меня в гроб вогнать, а потом шлюх домой водить, — мать обернулась с ружьём в руках, спокойная-спокойная, будто только что отругала кошку, разбившую дешёвую вазу. Она прошла в прихожую (камера повернулась ей вслед), надела туфли и накинула плащ поверх халата.
Сын встал перед ней на колени, повторяя:
— Пожалуйста! Пожалуйста, прости меня!
Мать смилостивилась и сняла плащ.
— У тебя в жизни должна быть только одна женщина — мама! Как этого можно не понимать? — она погладила сына по волосам. — Ведь мама на тебя всю жизнь положила, она точно знает, что для тебя лучше…
Я так сильно не желал того, чтобы эта запись и дальше продолжала мерцать передо мной, что телевизор щёлкнул и задымился. Экран посинел, и я смог вздохнуть с облегчением. Конец фильма.
Я отупело смотрел на синий квадрат.
— Ты поэтому перешёл в нетрадиционную лигу? — прохрипела, как расстроенный патефон, Хлоя со своего ложа. — Потому что в тебе застрял этот запрет?
— Потому что все бабы — как она, глупые, властные манипуляторши, воображают себя царицами всея планеты, вокруг которых ты должен плясать и кланяться! И ноги им облизывать! И сколько баб ни встречаю, каждый раз убеждаюсь всё больше и больше! — мой голос прозвучал неестественно тонким, настолько истеричным, что я устыдился его звучания. — Можно ли представить, что мужчина, например, мой отец — бы сказал мне то же самое? Нет. Мы уважаем других людей, а вы..
— Я, например, не такая.
— Ага! Чуть что не по-твоему — чик ножом по шее! Воображаете, что можете наказывать мужчину по праву пи$ды.
— Будь ты бабой, я обращалась бы с тобой точно так же. Кстати, ты ведь в курсе, что со мной сделали мужчины. До сих пор не возьму в толк, откуда, но…
Она совсем не помнит нашего путешествия по лабиринту.
— Знаю, и что?
— Но я же не прокляла весь мужской род. Я столкнулась с десятком моральных уродов, да… И блин, я уже теперь не смогу заниматься сексом по любви. Но я же не говорю, что ты такой же, как они. Или Давид, будь он неладен. Он даже слишком правильный, до тошноты. Мессия тоже мужчина, а я уважаю его больше, чем всё остальное человечество вместе взятое.
— А потом ты, такая добрая и понимающая, снаркоманилась и сдохла. И после смерти твоё главное развлечение — поджигать саму себя. Жилой дом хотела ещё поджечь.
— Блин, Данте, мои тараканы — это только мои тараканы, мы сейчас про другое.
— Тогда почему мне нельзя иметь своих тараканов?