— Нет, — я сжал её руку и дёрнул к себе. — Разве ты сама только что не говорила, что жизнь подарила тебе новый шанс? Неужели ты собралась и его просрать?
— А на что мне тратить этот шанс, дорогой мой? На пустоту? — она дёрнулась изо всех сил, но я был крепок, как скала. — Пусти меня, урод! Угораздило ж вселиться в амбала!
Рядом с нами тормознул чёрный пикап с изрисованным под граффити боком.
— Девушка, нужна помощь? — крикнул водитель.
Я выпустил Хлою.
— Да, — сказала она, прыгая на пассажирское сиденье. — Спасибо!
Водитель проводил меня косым взглядом, трогаясь, а Хлоя показала средний палец.
А я думал, мы друзья.
На что потрачу свой шанс я? Всё-таки начну писать драмы? Поступлю в институт дизайна? Или свалю в деревню разводить гусей, шокировав родных и друзей бедного парня, в теле которого я оказался?
Я приеду домой и познакомлюсь с семьёй этого парнишки. Зайду в его аккаунты, изучу интересы. Начну готовить почву к их смене. Если наш мальчик вчера грезил одним баскетболом, а сегодня станет разбираться в арт-нуво, это будет подозрительно.
Одно хорошо: в учебе он вряд ли Эйнштейн, так что судорожно грызть ночной интеграл мне не придется.
Я напишу пьесу о том, что со мной произошло, найду режиссёра и мы поставим её для узкого круга зрителей, окружим атмосферой немейнстрима и окрестим искусством не для всех. Моя пьеса вызовет ажиотаж. Родители вчерашнего спортсмена прознают об этом и начнут его (то есть меня) отговаривать.
— Подвальные пьесы — это для маргиналов, — скажет мне суровый отец. — Я ждал, что ты пойдёшь по моим стопам и станешь дипломатом.
Но я не оправдаю его ожиданий и продолжу стоять на своем.
— Я лишу тебя наследства и всяческой поддержки! — пригрозит отец после второй моей постановки.
И тут я не склонюсь, ведь я уже привык жить, полагаясь только на себя, только дипломату о том неизвестно.
Мать моя, кстати, хоть и тоже не будет в восторге, отговорит мужа от столь сурового наказания и объяснит ему, что если меня проспонсировать и вывести мои творения с уровня подвальных постановок на уровень элитарного искусства, мной всё ещё можно будет хвастаться в его дипломатском кругу.
Тогда он предложит мне, словно нехотя, свои инвестиции. Я приму его предложение тоже будто бы нехотя.
Уже через год-полтора моя мечта исполнится. Я уже сам буду режиссером своих пьес, и страницы журналов запестрят моими именем и лицом. Моя улыбка, снисходительно-очаровательная, покорит сердца и умы обоих полов.
Я буду приходить на светские рауты как к себе домой, делиться мыслями с сильными города сего, пить с ними на брудершафт.
…Я опять стану отвратительным улыбающимся лицемером. Я заложу первый кирпич с того самого момента, как сыграю чужого сына. Это произойдёт уже через несколько часов.
Отвратительно. Нет, этому не бывать.
Я буду вести себя так, как требуют того мои чувства. Что не нравится — в топку. Я ведь учился играть на гитаре, так почему бы не сделать в новой жизни упор на музыку. Для рок-музыканта вечный бунт всегда в плюс. Сколько я подростком читал статей и интервью, где мои кумиры срывали в отелях двери с петель и блевали в цветочные горшки? Вот и я хочу срывать двери, буквально и фигурально, хватит с меня их чинить.
Я куплю отличную гитару в форме стрелы, буду репетировать каждый вечер… каждый второй… каждый третий вечер.
Через год-полтора начну собирать группу. Не таких безответственных ротозеев, за какими я следил в прежней жизни, отлавливая их по кабакам перед выступлением.
Хотя постойте, здесь противоречие. Я же сам собрался быть безответственным ротозеем. За другими участниками пусть следит специально нанятый человек, вот.
Итак, я стану участником группы. Попутно научусь петь, может быть. Или не научусь — бытность нумером два за спиной вокалиста меня не слишком уж расстраивает.
Мы дадим тур по стране. Но поскольку в этом варианте жизни я не воспользуюсь бездонным карманом своего папочки, у группы не окажется денег на рекламу, и мы соберём залы, наполненные только на треть, а то и четверть. На дорогу, еду и проживание уйдёт больше денег, чем мы заработаем. И тогда один из участников, самый ненадёжный, соберёт ночью всю «казну» и смоется, оставив только бумажку с мелкими строчками. «Я заработал эти деньги и имею полное право их взять», — поведает нам записка, и мы возмутимся: а разве каждый из нас не имеет ровно такое же право на заработанное?
Мы поймем, что оказались в чужом городе без цента в кармане, и я предложу пойти музицировать на улицах; кто-нибудь да подаст творческому люду на хлеб.