— Привет, ты кто такой? — прогудел я.
— Я Карандаш из Икеи, — пропищал я.
— А я Стакан, просто Стакан. Какими судьбами в королевстве Отелия, Карандаш?
— Меня притащила сюда тупая сектантка Анна! Спёрла меня из ящичка в Икее, забрала у семьи. Я так скучаю по моим братьям-карандашикам, — я аж всхлипнул.
— Сочувствую, — отозвался я голосом Стакана. — Гляжу, она тебя ещё и погрызла?
— Прям до кости, — расплакался я. — Чуть душу мне не выгрызла своими зубищами рояльными!
Мне пришлось взять небольшую паузу, чтобы отдышаться, утереть слёзы и продолжить от имени Стакана.
— Но теперь-то ты в безопасности? — с надеждой спросил тот.
— Не-е-ет, — протянул я и опять не сдержался — слёзы покатились двумя грустнющими ручейками по низинам моих впалых щёк. — Она заставила меня на неё работать. Проводить инвентаризацию. А я творческий Карандаш, я был рождён, чтобы мной рисовали!
Сердце моё сжалось от боли за маленького Карандашика, и я долго не мог успокоиться, так что голос Стакана теперь тоже дрожал.
— Как же мне тебе помочь, дружище?
— Упади ей на голову, — зашептал я. — Она пойдёт под лестницей, а ты свались ей на макушку. Пусть потом шишку йодом мажет!
— Но я могу разбиться, — насторожился я вместе со Стаканом.
— И правда, — вздохнул я, — значит, выхода нет, — и разревелся пуще прежнего.
Так меня и нашли — свернувшимся клубком на кровати, рыдающего и прижимающего к груди карандаш и стакан с отбитой ручкой, — в первом же номере, который я пришёл инвентаризировать.
— Что случилось? — спросил кто-то незнакомый. — Ты в порядке?
— Тут такой убогий интерьер, такой убогий, — прорыдал я. — Я не могу жить, пока в мире существуют такие интерьеры.
— Комната как комната, — ответила незнакомка.
Она прошла мимо кровати к окну и распахнула шторы. Толку с того особо не вышло, ведь небо застилал плотный туман. В номере стало светлей на полтона. Девушка, размытая из-за моих слёз, провела рукой по псевдовикторианской раме зеркала на стене, потом по комоду, накрытому клетчатой скатертью. Она будто пробовала своими пальцами комнату на вкус и готовилась вынести свой гурманский вердикт.
— Не Лувр, но и не причина для депрессии, — констатировала она.
— Стены цвета детской неожиданности, — возразил я.
— Приятный для глаз оливковый.
— Ты не разбираешься в дизайне… так что лучше оставь меня одного.
— Ладно.
Судя по тону, она обиделась. Не было у меня настроения изображать дружелюбие и набиваться в друзья.
Я пролежал так час, может, два, изучая безвкусные цветы потолочной плитки — прежде чем отыскал в себе силы встать. Ну всё, хватит страдать. Не самая плохая комната, не самая плохая компания, не самый плохой посмертный мир. Есть же ещё Ад. Есть ведь, так?
Я потащился в ванную, попутно стягивая с себя грязную одежду, что совсем потеряла истинный цвет от уличного пепла и кирпичной пыли. Залез в корыто, покрутил железные барашки. Труба оглушительно застонала раненым буйволом, и я спешно крутанул барашки обратно.
Ну конечно, откуда здесь взяться воде? Некому гнать её в трубы… Почему этот отель до сих пор не автоматизировали? Каменный век.
Или как оно должно работать? Моё представление о водоснабжении было не шибко полным.
— Н-да, — сказал я, выбираясь на кафель.
Через минуту я уже вышел из номера — в одних туфлях, на тот случай, если из пола опять полезет всякая мерзопакость. На босу ногу они начали тереть мне пятку с первого же шага. Но ничего, мне только до лестницы и обратно.
— Господа воображуны! Ну и дамы тоже! — воскликнул я. — Не мог бы кто-нибудь из вас оказать мне любезность и вообразить, что из душа на втором этаже течёт вода? Я знаю, вы могёте.
Сектантики начали стыдливо отворачиваться, издавая какие-то странные фыркающие звуки, должно быть, выражавшие неодобрение.
— Не бойтесь ослепнуть от моей красоты, — продолжал я. — Что естественно, то прекрасно… Правда, чего вам смущаться? Мы все — живые мертвецы! Разве должны нас беспокоить такие вещи, как нагота?
Признаюсь, мне всего лишь хотелось доставить им жгучее неудобство. Побесить, говоря простым языком. Никто не торопился мне ответить.
— Что же вы молчите? Разве этому учил ваш Мессия? Молчать, если страждущий в пустыне просит воды?
— Потом разберёмся с водой, оденьтесь, пожалуйста, — наконец, решился кто-то из них. Может, это Давид, а может и нет. Я плохо запомнил его голос, он был серый и ничем не выделяющийся.