И когда он расплывается в широченной улыбке, подходя к нам, я отшатываюсь и лихорадочно обдумываю план по его избавлению.
- Ты чего, Пашок? Как неродного встречаешь... обидно прямо стало, - Андрюха с наигранной улыбкой подходит ко мне еще ближе, протягивая руку для нашего фирменного рукопожатия, но я в замешательстве пячусь и натыкаюсь на стену. Вебер, о которой я совсем забыл, смотрит нас с плохо скрытым подозрением, зыркая темными блестящими глазами, как притаившийся в засаде хищный зверек, и внимательно следит за нашими действиями.
- Ты вообще как сюда попал? - хриплю я. Подозрения не оставляют меня: ну не может он никак попасть сюда, не может и все, а это значило, что он примерно такой же, как и все эти ползучие гады, норовящие высосать из нас все, что только можно. Осталось только придумать, как от него избавиться.
- У тебя вопросы такие, Паш, что и не ответить толком, - отвечает он, озабоченно хмурясь и почесывая затылок. У него на щеке выскакивает ямка - как и всегда, когда он задумывается, и он становится похож на важного гусака: все, все как в настоящем Андрюхе. Мне становится досадно и неприятно, будто изнутри скребут тупым ржавым гвоздем; я понимаю, что невозможно ударить его по башке стулом сбоку, как Вебер, и даже просто ударить по-простому, своими руками.
Кто бы все это не придумал, я его ненавижу.
- А ты сам сможешь объяснить, как попал сюда? - неожиданно спрашивает он, расплываясь в нехорошей, как будто пьяной улыбке. Зрачки у него сузились и стали слепыми черными точками в серой мути радужки.
Этот вопрос застает меня врасплох. Я ничего не помню и не могу вспомнить, будто их, воспоминания эти, оторвало и съело так, что остался один зияющий черный провал. При всяческих попытках я возвращаюсь только к тому, как он с силой захлопнул передо мной дверь после того, как я его обидел.
Может, в этом все дело?
- Андрюх, ты сам-то помнишь? - увиливаю я от вопроса. От того, что я уперся в стену, мне уже начинает холодить спину и затылок, будто сзади открыли окно. Медленно, но верно мои мысли приходят в порядок.
- Я-то помню, - отвечает он холодно. С его лица мигом слетает всякая напускная радость, и оно будто бы бледнеет и вытягивается, как в плохом фильме ужасов. Я уже приготовился обороняться, но он продолжает дальше, как ни в чем не бывало, - ты, Паш, никогда не умел держать язык за зубами.
И его лицо полностью меняется: с него будто слетает какая-то невидимая, но жутко мешающая шелуха, и я вижу его - того самого Анрюху, который в детстве накидал мне в кровать жуков, а потом ржал как ненормальный, когда я с визгом выбежал из спальни в тихий час прямо воспитателям под нос. Который как-то у меня на кухне разбил мамину любимую сахарницу, купленную в Праге, и который «Моментом» ее склеивал и все колени вымазал в рассыпавшемся кремово-белом песке. Который в седьмом классе в дождливый осенний день принес мне серого пушистого котенка, завернутого в его собственную куртку; он вымок до нитки и трясся, и котенок тоже трясся, но только от страха и голода, и я со смехом отпаивал Андрюху чаем, а новоиспеченного питомца - теплым молоком.
На самом деле это очень большой секрет, но я точно знаю, что у Андрюхи в будущем будет все, потому что сейчас он умеет защищать и беречь то, что у него есть.
- Прости меня, Андрюх, - говорю я, и под напором тепла, идущего у меня изнутри, ледяная хрустящая корка на мне тает, исходит паром. В голове пусто, в теле - тоже, разве что в ушах тихо звенит кровь от усталости и напряжения, а в груди будто печкой затоплено.
- Это ж я, я никогда не умел нормально базарить, и ляпнуть могу такого, что хоть уши затыкай. Ты просто меньше слушай.
Он смотрит на меня цепким взглядом, губы его поджимаются, и мне на секунду кажется, что он презрительно скривится или всадит мне в зубы кулак, но ни того, ни другого не происходит. Он делает шаг и щелкает меня по лбу, чуть выше переносицы - старая, еще с яслей приставшая привычка, которая меня бесит. Раньше я бы возмутился, но сейчас я только улыбаюсь, потому что он говорит:
- Руки бы тебе переломать... - и обнимает, стискивает крепко, до хруста в ребрах. Так мог обнять только настоящий Андрюха.
И я тоже обнимаю его, чувствуя под ладонью тепло и вздрагивание живого тела, а через пару секунд - рассыпающееся и опадающее пылью нечто, теряющее очертания. Отстраняюсь - и вижу, как пляшут пылинки, пронизанные неярким светом, оседая на пол неаккуратными комьями.
У меня с лица все еще не сошла улыбка.
- И что это было? - подает из угла голос Вебер, о которой я и думать забыл, если честно. С трудом отрываю взгляд от того, что раньше было моим другом, и перевожу его на нее. Одноклассница, до этого сидевшая на корточках, прислонившись к стене, встает и отряхивается, со спокойным, ни капли не испуганным выражением лица, и спрашивает снова, видимо, заметив, что я пока ни капли не соображаю: