- Думаешь, у того, что он появился здесь, есть какой-то смысл?
Медленно открываю рот - язык будто распух и отказывается мне подчиняться - и выдавливаю:
- Не знаю. Я сейчас вообще не могу думать.
Постепенно накатывает слабость: она придавливает не спеша, ложась слоями, будто на спину невидимая рука накладывает все больше и больше груза. Волнение и прочее, что я испытал, когда встретил Андрюху, уходит, и вместе с ним по капле схлынивает и вся бодрость.
Обещаю себе, что подумаю над этим после, когда мы найдем где переночевать и чем поживиться. Если не найдем... ну, значит, и не буду думать.
- Пошли скорее отсюда, - лениво говорю я, едва переставляя ноги.
Комья пыли на полу постепенно теряют свое тихое свечение.
Совсем не думать у меня, конечно, не выходит: в голове все равно что-то скользит длинными серыми тенями, но оно не может оформиться в мысли или какое-нибудь чувство. Смутное беспокойство вяло трепыхается в груди, и я не могу задавить его, хотя оно здорово мне мешается. Вебер неслышно идет прямо за мной, на расстоянии двух вытянутых рук; если быть честным до конца, я не уверен, что она при возможности не всадит нож мне в спину. Если брать ее за Иуду, она бы продала меня за цену гораздо меньшую, чем тридцать серебреников.
Вот прикрывал бы меня Андрюха, я бы и не задумался над тем, что сзади может кто-то напасть.
И вот - наконец-то! - на энном по счету пролете мы встречаем дверь - почти такую же, как и предыдущая, но у этой ручка выглядит поновее, а трещины на поверхности нет. У меня даже на радость сил не остается, тем более что рано еще ликовать - вдруг там притаилось еще черт знает что и только того и ждет, что мы зайдем к ней в гости. Но Вебер, кажется, это не сильно волнует - она пытается открыть дверь, что есть мочи вытягивая ручку на себя. Под сероватой кожей жгутами проступают напряженные мышцы, плечи дрожат, а лицо, кажется, еще больше белеет от натуги. Я, больше не в состоянии смотреть на это убожество, прошаркиваю ближе и тоже берусь за ручку. Я слегка задеваю ее руку своей, и даже этого хватает, чтобы ощутить то, насколько сильно заледенели ее пальцы.
Мы напрягаем последние силы - и замок вылетает из паза, позволяя с грохотом открывшейся двери прицельным и мощным зарядом сбить нас с ног. Вебер с видимым усилием встает, даже не морщась, и подает мне руку - как в тот раз. Меня уже ведет по полной - ее рука расплывается у меня перед глазами, и я смаргиваю сонную прилипчивую муть, все-таки хватаясь за протянутую ладонь - крошечную по сравнению с моей, ледяную, как у двухдневного трупа.
Может быть, бог все же меня услышал? Это моя первая связная мысль с тех пор, как мы нашли эту комнату и оказавшуюся в ней провизию: покрывшиеся пылью яблоки, какие-то консервы, плесневелый хлеб, здоровенную бутыль с уже откровенно попахивающей гнилью водой. На проверку хлеб оказывается не так уж и плох - в середине остается нетронутый зеленым налетом мякиш, а консервы - как оказалось, рыбные - я раздолбил об косяк, а в появившуюся дырку всунул палец и таким образом открыл эту алюминиевую адову тварь, порезав в процессе палец.
Лишь когда я залил горло водой и забил приятно потяжелевший желудок, то смог детально рассмотреть окружающую нас обстановку.
Создавалось ощущение, будто кто-то здесь уже побывал до нас. Судя по всему, этот «кто-то» неплохо обосновался: старые продавленные кресла, настолько мягкие, что я чуть не тону в пыльном навязчивом тепле одного из них; деревянный столик на тонких изогнутых ножках, на котором и лежала провизия; посеревший от грязи тюль, прикрывающий закрытое наглухо окно. Создавалось впечатление, будто наш предшественник удалился отсюда всего на пару минут и не вернулся по неизвестным причинам, о которых я, если честно, не хотел знать, тем более, что ушел он явно очень давно: на всем толстым слоем лежит вездесущая пыль, а еда почти испортилась.
Вебер устраивается в противоположном углу, в другом кресле, забравшись в него с ногами, и лучи закатного солнца заливают кроваво-красной жидкой краской ее короткие жесткие волосы, она сидит неподвижно, в странной зажатой позе, будто ей все внутренности приморозило; в руках у нее недоеденное яблоко, похожее на старую, пользованную-перепользованную игрушку.
Странно, но я вспоминаю свой полубредовый сон: мелкая Вебер играет в уголке, в поношенном мальчуковском костюме и кепке, что-то напевает себе под нос... Эти два образа как бы накладываются друг на друга, как два слоя полупрозрачной бумаги, в которую оборачивают изнутри конфету, и при взгляде на ее серовато-белое лицо, пальцы, сжимающие полуфантомную яблоко-игрушку, мои внутренности будто сжимает ледяной рукой.