- Ты ничего поинтереснее придумать не мог? Ты в курсе, что это, вроде как, неприлично - спящих людей раздевать?
- Скажешь тоже! - вспыхиваю я, - делать мне нечего.
- А зачем ты тогда это сделал?
После этих слов я чувствую себя еще большим дураком.
- Извини, просто... - застываю с открытым ртом, а в мозгу меня лихорадочно терзает сомнение: сказать или не сказать? Это будет очень странно звучать, если я просто скажу: «Эй, Вебер, а что у тебя на спине такого, чего ты скрываешь? Мне тут сон приснился, где мы еще совсем мелкие, и мне стало интересно, вот я и...».
О Господи, это звучит хуже, чем любое вранье.
- Ничего. Захотелось как-то, - с трудом выдавливаю из себя и резво вскакиваю, избегая смотреть на ее лицо.
Она мне не отвечает; я начинаю думать, что признателен ей за отсутствие привычного для меня женского трепа. Стоит только вспомнить про матушку, и мне мигом становится не по себе: я ведь поругался с ней как раз накануне, перед тем, как попал сюда. Это было по мелочи, как всегда, и ее умение находить и давить на самое больное место меня бесят до дрожи. Я ненавижу, когда указывают, что и как мне делать, и не терплю никаких поползновений на эту тему. Мои друзья это в совершенстве знают, и трений на эту тему у нас с ними нет, а вот с родителями... им фиг скажешь.
Вспоминаю разгневанное лицо мамы, ее дрожащие губы и влажные выпученные глаза, и отмахиваюсь от этих образов, гвоздем таранящих мой многострадальный мозг - не хочу думать об этом сейчас. Если я только начну, то уже не остановлюсь, и впаду в тоску и уныние, а сейчас мне этого никак нельзя допустить. Еще чуть-чуть, еще капельку - и я выберусь отсюда, и больше никогда не подойду к Вебер по доброй воле, несмотря на всю ее ненапряжность. Жуткое в ней что-то есть, пугающее... я не могу относиться к ней ровно - возникает ощущение, будто она может и убить, если что-то будет ей не по нраву, и цел я до сих пор только потому, что каким-то образом еще не перешел границ. Хотя только что, кажется, я прошел в опасной близости от них - смачно проехался по хлипкому трухлявому заборчику мотиком и чудом его не повалил, если быть точнее.
Гипнотизируя глазами краешек просевшей от времени обивки кресла, я решаю про себя быть с ней поаккуратнее - еще вместе выжить как-то надо.
Как-то неохотно, обрывками, вспоминается вчерашний день. Андрюха, перед которым я наконец-то извинился... сначала я думаю, что это был просто глюк с голода, но вспоминается его тепло и дыхание возле уха, и крепкое объятие. Хотя потом он и рассыпался в пыль, но он точно был настоящим. Не мог я ошибиться.
Хоть я пока мало что понимаю, но вроде бы все, что здесь происходит, имеет свой смысл: вот помирился я с Андрюхой, так мы сразу же нашли себе комнатку для ночлега и еду. Это напоминает мне компьютерную игру, придуманную кем-то, у кого явно не все в порядке с головой. Например, как в фильме «Пила», только без самой «Пилы».
Делаешь то, что требуют - получишь желаемое. Если все здесь подчинено такой системе, то есть шанс, что я выберусь, и не такой уж маленький.
Единственное, что я не понимаю и не хочу понять - почему ко мне прицепили Вебер? Это как утяжелитель для бега - так же тормозит мой путь, но при этом развивает выносливость? Наверное, без нее я бы смог выбраться уже давным-давно, а в итоге застреваю уже третий день. Но не спихивать же мне ее с окна - придется терпеть.
Интересно, что именно она скрывает? Татуировку? Хотя вряд ли, судя по сну, ей и десяти не было, когда она начала прятать спину. Прыщи? Родинки? Крылья? Хотя нет, лучше уж прыщи-родинки, а то если начну видеть в ней такое же непонятное существо, то ничего хорошего из этого не выйдет - только шугаться больше начну.
Родинки. Или прыщи, которые она навыдавливала до кровавых мозолей до такой степени, что перевязывает их бинтами.
Я представляю, как выметаю все мысли о ней из головы, как большим веником. Есть дела и поважнее, и надо действовать быстрее.
- Собирайся, Вебер, скоро пойдем, - бросаю я ей через плечо.
Она, кажется, только успела более-менее привести себя в порядок, и теперь молча ищет глазами то, что можно съесть. Успехи, честно скажу, не впечатляют: мы вчера либо очень сильно обрадовались еде, либо не заметили с голодухи, как смели все начисто, но факт остается фактом - ничего съестного не осталось. Грустно валяются рядом скукожившиеся огрызки от яблок и черствые крошки, а в бутыли осталось совсем немного мутной воды. Хотим-не хотим, а уходить отсюда придется - хотя бы ради еды.