- А ты кто такой, сопляк? - недовольно бурчит Фима, хмурясь, - вали-ка, пока есть на чем ходить, и не лезь не в свои дела.
Вот идиот. Какой же она сопляк? Хотя я и сам хорош - сам ее со спины не признал, каюсь. Она и в самом деле лезет не в свое дело.
- Я из шестьсот пятой. Я мимо проходил и увидел, что вы тут в тупик зашли...вот и помогаю, - помолчав, добавляет, - мне серьезно по барабану, кто победит.
Ее «приходил», «увидел» режут мне слух. У нас ее почти никто не знает, и ребята на неожиданную помощь реагируют вяло; только Андрюха так и застыл с выпученными глазами, открывая-закрывая рот, как судак в сетях.
- Все! что все застыли-то? Все по своим местам! - разруливает обстановку Степка, бросив на нее изучающий взгляд и тут же отвернувшись. Я же чувствую себя очень странно, странно-странно и фигово; если бы мне протянули руку с еще тепленькой, кровоточащей массой и сказали б, что это - моя, скажем, селезенка, я б ощутил то же самое, что и сейчас.
Но я-тринадцатилетний, кажется, совсем тупой, или бесчувственный: он просто отворачивается от нее и сморит на Фиму, будто там есть что-то интересное, блин; мне-же-нынешнему так и хочется врезать себе по башке и заставить смотреть налево - в сторону, где стоит негласно признанная судьей Вебер.
Против воли начинаю искать те фрагменты моей жизни, где мы с ней пересекались, как сухие веточки в течении реки.
Мне просто любопытно.
Но мы начинаем игру, и я-тринадцатилетний мигом забываю о ней; я-сидящий-в-тени - только о ней и думаю.
О чем? Например, о шрамах. Они сейчас у нее под одеждой, скрыты ото всех, но я-то знаю о них, я их видел и знаю, что никто их до меня не видел. Конечно, кроме того, кто их ей наделал.
Наша линия расползается, как по маслу, под бешеным напором команды Фимки; эти ребята ничего, кроме как играть, делать не умеют, и естественно, что мы, ребята довольно простые, начинаем потихоньку сползать. Андрюха носится, как оглашенный, и иногда проходит в опасной близости от их нападающих; подгадав момент, он со всей дури бьет и забивает первый гол; они это замечают сразу же и начинают активную политику против него.
Вебер я не вижу, но иногда таки выцепляю сквозь пыль ее силуэт, и слышу голос - громкий и четкий, будто я только ее и могу слышать.
То, что мы открыли счет, нас радует не так чтобы сильно - на нас теперь прут плотнее, не сговариваясь, и даже быстроногий Степка не поспевает за всеми подачами. У них не нападающие, а звери какие-то: смачным пинком один из них выбивает мяч так, что наш Тоха сваливается в тучу пыли, и чапает к нашим воротам, не замечая обступивших со всех сторон наших ребят; Саша - вратарь наш, значит - не успевает за его подачей и падает с вытянутыми руками, а сам аж жмурится от поднявшейся пыли и впившихся в бока вездесущих камешков.
Вебер продолжает счет. Я о ней перестаю думать - меня больше волнует судьба нашей команды в этой игре.
А судьба намечается фиговая: после того, как мы открыли счет, везти перестает окончательно. Степка весь подобрался, Тоха упорствовал, игнорируя разодранную коленку, Андрюха еле скрипел из-за плотной стены из их туш, а я...я просто бегал. Знаете, туда-сюда, туда-сюда.
И уже при счете 4:4 совершаю гениальное: ловлю мяч, в пылу брошенный кем-то из нападающих ровнехонько в мою сторону; я, если честно, даже удивиться не успеваю, испугаться и начать думать - тоже. И это меня спасло: в футболе мысли лишние, все на чистых рефлексах.
Мои рефлексы - оказывается, они есть где-то там - меня не подводят: я не пасую вопящему мне Тохе и еще какому-то парню из наших. Я просто разворачиваюсь и со всей дури бью в сторону вражеских ворот, ни о каких стратегиях и собственных силах не размышляя.
И попадаю - в самом углу прогибается и опадает сетка; прогибается и опадает у меня внутри все, что только может, пока наши не начинают вопить от радости, как бешеные.
И в какой-то короткий миг между мелькающими цветными картинками нашего стадиона, залитого желтым солнечным светом, я выцепляю одну: Вебер стоит у самого края поля, на асфальтированной дорожке, и незаметно для всех улыбается.
Андрюха бежит мне навстречу с другого конца поля, он кричит мое имя так, будто собрался меня убить и сожрать, а не поздравить с победным голом. Я захлебываюсь в пыли, мне пот лезет в глаза и рот, я устал как собака, но я счастлив - это такое...классное чувство.
Жаль, что оно настолько коротко.
Глава 4
Тоска-тоска, беспощадная, глухая, беспросветная. И зеленая.
Проснувшись, я долго смотрю на потолок и не мигаю даже, хотя глаза чешутся и даже слезятся немного. На меня в ответ смотрит веселенький кругляшок лампочки, вживленный в навесной белый плафон; я думаю, хотя и стараюсь - вернее, старался раньше - от всех мыслей избавиться.