На самом деле, я не совсем уверен, что мы - настоящие.
В смысле, я уже начинаю в этом сомневаться. Посудите сами: я за эти дни столько перевидал, что и во сне не всякому может присниться, и пришел к выводу, что с нами может произойти все, что угодно.
Чем дольше я думаю о выходе, тем больше тает моя уверенность.
Почему меня так беспокоит наш последний «постоялец»? Кто они вообще такие и почему охотятся на нас?
Почему я вижу сны, связанные именно с Вебер? Это как-то связано с тем, что она ищет со мной выход?
И почему она внезапно заболела?
Вопросы, вопросы, куча вопросов - и ни одного ответа. Я стараюсь вымести их прочь, чтобы они не засоряли мне мозг и не баламутили душу, но они все равно пробиваются, просачиваются, как через бумагу вода.
Я думаю о своей жизни, из которой меня вырвали и бросили сюда. Я вспоминаю о маме; мы с ней поругались накануне, конечно - как всегда, из-за полной ерунды, я уже и не помню точно. Оценки, дота, поведение? Посуда невымытая? Каким бы повод ни был, поругались мы страшно; мама снова кричала что-то о моем дрянном характере, что я совсем несамостоятельный, и что в жизни я никому такой нужен не буду, а она возится со мной, как с маленьким, хоть я уже и мужик... бред, короче. И я ей тоже отвечал полную фигню: что нечего было с самого начала меня разбаловывать, что жизнь - она моя и ничья больше, и что прежде чем предъявлять претензии, лучше бы сами разобраться в своей жизни успели.
Я сказал: оставь меня уже в покое. Бесит.
А мама - растрепанная, в халате и тапочках, с расческой в руках - взяла со стола тарелку с печеньками и с размаху кинула ее на пол. Она, конечно разбилась, то есть раскололась - на два куска и кучу мелких, рассыпавшихся в мелкое белое крошево; печеньки попрыгали по всей кухне, исходя крошками, а я смотрел на эту мешанину и думал: опять все это убирать...
И я свалил, накинув куртку и натянув ботинки, проигнорировав материнские крики вслед.
Фееричный у нас был последний разговор, конечно.
За размышлениями я не сразу замечаю странный приглушенный треск, будто от костра, и чухаюсь только тогда, когда Вебер вскрикивает, проваливаясь сквозь просевшие доски. Не успев даже задуматься или впустить в мозги панику, я преодолеваю те несколько шагов, разделявших нас раньше, и пытаюсь ухватить ее хоть за что-нибудь, чтобы удержать, и в итоге сам плюхаюсь на пол, скатываясь и пропахивая подбородком съезжающие доски. Так мы и вылетели бы в дыру, если б я, прокатившись и нависнув над ней, не вцепился левой рукой в острый обломок доски, сразу же прокусивший кожу болью.
На пару секунд все становится черным и серым, как помехи в старом телике, а пыль и гнилая труха щекочет мне лицо.
- Вебер! Вебер, ты там как? - спрашиваю я через раз, отфыркиваясь и стараясь не дышать. При малейшем движении острые края доски, в которую я вцепился, вгрызаются в мясо все глубже, и я чувствую, как по пальцам щекотно стекает что-то теплое и вязкое. Вебер перестает кричать, болтаясь над пропастью и что есть силы цепляясь мне в руку; мы как-то неудобно схватились, и при каждом ее раскачивании кровь от кисти отливает все сильнее, и хватка на ее запястье слабеет.
- Стой где стоишь! Не двигайся! - вскрикивает она, кашляя и сотрясаясь. Второй рукой она тоже вцепляется в мою, напрягается, переставая раскачиваться. Я сжимаю зубы до скрипа и начинаю тянуть ее на себя, напрягая все свои силы, и чуть не ору от боли в левой руке, продранной до костей. Воздух я вдыхаю через раз короткими рваными кусками, крови к башке приливает немеренно, все звенит и раскачивается, как в чертовых каруселях.
Говорить невозможно, поэтому я молча стараюсь согнуть руку, на которой висит Вебер, но та в ответ только мерзко дрожит и немеет.
- Держись крепче! Держись и не отпускай, поняла?! - ору я из последних сил, чувствуя подступающее отчаяние. Я напрягаю все свое тело: подтягиваюсь, упираюсь носками и коленями в скрипящий пол и отталкиваюсь, сжимаясь в комок и всхрапывая от усилия и боли; ничего не вижу и не думаю, мне сейчас не до этого, блин.
Мелькает бумажно-белое от страха лицо Вебер, ежик волос у нее поседел от пыли и трухи; я не думаю, почему хочу вытащить ее. Я просто не хочу, чтобы она так нелепо погибла и оставила меня одного разбираться в этом бедламе.
Я составляю маленький алгоритм в голове и начинаю его осуществлять: набравшись сил, резко отталкиваюсь левой окровавленной рукой и хватаю Вебер уже двумя, что есть мочи упираясь коленями и носками в пол и вытягивая, вытягивая ее, как канатом...
Насколько могу, настолько и поднимаю ее, а дальше она сама, держась одной рукой, выталкивает себя из дыры. Мы валимся в опасной близости от нее, пытаясь отдышаться, я же походу еще и стараюсь отползти, каждую секунду помня о том, что под нами - куча метров пыльной ледяной пустоты; Вебер ползет следом, а потом отворачивается и начинает отплевываться от бурой густой слюны. Я же смаргиваю мельтешащие передо мной цветные пятна и дышу, дышу чистым воздухом, чувствуя, как к онемевшим конечностям возвращается чувствительность - мерзкими мурашками по венам.