Нет, Господи. Если ты только есть - не позволяй именно этому появиться у меня на пути. Я не знаю, какого хрена с ним делать, и знать не хочу. Убери его, слей отсюда...нам ведь все равно нечего решать. Все уже давно прошло.
- Ну, здравствуй, сынок, - говорит он мне, сощурив глаза в улыбочке; от уголков глаз у него собираются морщинки. Голос у него настолько спокойный и ровный, будто мне снова десять лет и я прибежал к двери встречать его с работы, а не смотрю на него сверху вниз с перекошенной дикой рожей. Андрюха говорит, что я, когда злюсь, становлюсь смешным: у меня нос морщится, как у кота, но только у меня не злое и свирепое выражение, а брезгливое, будто я тараканов наглотался.
И отец сейчас спокойно стоит и разговаривает со мной, не обращая внимания на мою презрительную морду.
- До свидания.
Разворачиваюсь и коротко бросаю Вебер:
- Мы уходим. Быстро.
- Но ведь...- пытается она возразить, но я просто хватаю ее за запястье, прихватив пакет, и иду противоположно той стороне, из которой пришел фантом - и из которой он начинает следовать за нами.
Но проще мне стать космонавтом, чем избавиться от него сейчас. Андрюха, хоть потом и рассыпался, был настоящим, живым, и из этого следует, что отец - тоже. Но я не хочу слушать занудный дребезжащий голосок разума - я вообще против всего, что как-либо касается его.
Я помню, как в свое время я не мог представить без него своей жизни. Он забирал меня с садика, всегда все разрешал и покупал, в то время как мама запрещала есть шоколадки, за что я на нее обижался и бежал к отцу - утешаться. Мама всегда была занята и раздражена, и если и играла со мной, то в какую-то занудную дребедень вроде пазлов и шашек; я обожал кататься у отца на шее: так я становился таким высоким и взрослым, выше и взрослее всех - он всегда поддакивал мне и соглашался с этим. Я с ним любил рядом спать: никакая кроватка, никакие мягкие одеяла мне не помогали уснуть так, как отец, ласковым приглушенным голосом рассказывавший мне сказки. Каждый вечер, каждая ночь: вот рыцарь в сияющих доспехах скачет во весь опор; вот Емеля-лентяй едет на полном ходу на печке к дворцу, а дым из трубы валит черный-черный, и вонючий; вот Добрыня отрубает головы Горынычу, а я в это не верю, потому что сужу по мультику, а они там вообще друзья, прямо как мы с Андрюхой... Отец смеялся и соглашался со мной, и лицо его в свете ночника было такое загадочное и ласковое, как у волшебника...
Щеки горят, глаза будто лопаются и вытекают из глазниц к чертям собачьим, но я иду, до остервенения сжимая лапку Вебер, широкими шагами по скрипящему полу; я давлю в себе воспоминания и сам же от этого задыхаюсь, будто пытаюсь заткнуть горло пробкой.
Чем дальше мы идем, тем четче я понимаю: это не выход. Это даже не способ найти его - это просто побег, и причем неудачный: я все равно неведомым образом чувствую, как фантом папаши следует за нами, а Вебер уже с трудом волочится за мной; пакеты с провизией с треском хрустят при каждом шаге.
Вспоминаю про длинную слизкую ленту крови, легшую ей на грудь; у меня на ноге твердеет и сворачивается темное пятно...
Все-таки я разворачиваюсь, выпуская ее руку, и впериваю почти расфокусированный взгляд ему в лицо.
- Скажи, что хотел - и вали отсюда.
Он - совсем не запыхавшийся и не вспотевший, будто я и не убегал от него - подходит ко мне медленно, с отчетливым «цок-цок», и застывает напротив. Приподнимает голову - и снова улыбается.
- Ты очень сильно вырос, - продолжает он, - совсем вырос. А я вот...старею понемногу, как видишь.
- Тебе это не сильно мешает, - выдавливаю я; желчь будто пропитала мне весь рот - так и льется с языка.
- Павлик, ты все еще сердишься на меня? - спрашивает он у меня, поднимая взгляд поверх очков и улыбаясь еще слаще. В детстве я когда-то считал эту улыбку волшебной... теперь меня от нее тошнит просто - как и от одного его вида.
- Нет, не сержусь. Но и разговаривать с тобой я не собираюсь, ясно? Нам уже давно не о чем говорить.
- Ты и правда так думаешь?
- Я не думаю - я знаю. И больше трепаться об этом не собираюсь.
Отец делает какое-то странное нервное движение рукой - будто хочет махнуть, но не может - и его слащавое лицо блекнет и становится похожим на невыглаженную рубашку. Теперь он выглядит на свои сорок семь: опустились уголки рта, отчего на щеках у него залегли глубокие складки.
Старик. Нашел же время бегать за юбками, старый жлоб.
Я в порыве ярости совсем забыл о Вебер, и теперь только замечаю, что она с опаской оглядывает отца сверху донизу. Хотя она, конечно же, понимает, что он не причинит мне вреда: он ведь ненастоящий, и тем более - пришедший именно ко мне.