Осталось только пройти немного, чтобы найти дверь, ожидающе поблескивающую золотой ручкой.
Но когда мы ее открываем, я не могу определить, повезло нам таки или нет. Не то чтобы все плохо...подозрительно просто. Разумеется, когда ты привыкаешь к гнилым доскам, пыльным продавленным креслам и голому кафельному полу, увидеть освещенную ярким светом огромную комнату с навесным потолком, круглыми лампами - почти такими же, как в ванной, только гораздо больше, белой мебелью и белым круглым столом будет очень подозрительно. Я настораживаюсь, и чувствую спиной, что и Вебер - тоже.
Я прохожу полубоком, оставляя на блестящем полу пыльные следы, и жмурюсь: раздражающе яркого, ослепительного света так много, что он будто проникает мне в глаза и давит на зрачки, заставляя их сузиться до предела. Прикладываю ко лбу ладонь и прохожу дальше, впитывая и анализируя обстановку.
Эта комната похожа на большую квартиру, только без стен: в дальнем правом углу поблескивает девственно-белый холодильник; рядом уместился стол и стулья с металлическими прямыми ножками; диван - один-единственный - находится в противоположном углу. Но что вызывает у меня порыв отшатнуться и закрыть к чертям дверь, так это огромное, от потолка до пола, от стены до стены пластиковое окно, за прозрачной поверхностью которого колыхаются, вяло отсвечивая на солнце клубнично-розовым и багровым, облака; от него по всей комнате скользят блеклые цветные тени - их вытравливает беспощадный электрический свет.
Я так и застываю посередине комнаты, утонув одной ногой в пушистом синем ворсе ковра; Вебер проскальзывает мимо и идет прямиком к окну, к раззявленной жадной пасти пустоты и чертовой кучи метров ледяного воздуха.
- Ничего себе, - восхищенно выдыхает она, прилипая к стеклу и вставая на цыпочки. Ее тонкий силуэт в мешковатой одежде кажется черным на фоне этой красноты. У меня внутри все переворачивается и мерзко подрагивает, как студень.
- Отойди оттуда! Ты можешь вывалиться!
Вебер поворачивается ко мне - я вижу это по ее движению, но не могу различить ее лица - и спрашивает, не отстраняясь и не убирая рук от окна:
- Ты чего? Нормально все, тут стекло крепкое. Его даже не выбить, я думаю. И тут красиво очень...подойди, посмотри.
- Нет. я ничего смотреть не собираюсь, и тебе не советую. Там высоты столько, сколько тебе и присниться не сможет. Вывалишься - потом даже оттирать будет нечего.
- Ты чего, Паша? - она отстраняется и таки идет назад, и свет лампочек выбеливает ее лицо - озадаченное, хмурое, с засохшими кровоподтеками на подбородке.
- Ничего. Иди вон, умойся и ложись - а то потом еще откачивать придется, - говорю я, указывая на дверь в глубине комнаты, которую раньше не заметил. Все мне кажется подозрительным, все настораживает, а это окно - тем более. Будто дом предлагает мне решить все проблемы одним выходом; разумеется, я мысленно посылаю его куда подальше.
Чтобы скрыть волнение, я засосываю руки в карманы и иду к двери, чтобы умыться. Их обнаруживается аж три штуки, будто они раздвоились или, вернее, размножились, пока я с Вебер разговаривал. Сначала открываю первую и обнаруживаю туалет, тоже весь белый; за второй оказывается ванная - точная копия прежней, с таким же голубым и синим кафелем; то, что находится за третьей, меня обескураживает моментально.
Вебер, незаметно подкравшаяся сзади, тоже застывает.
Снова комната, почти такая же, как эта, жилая, но по стенам идут какие-то балки-крепления, и на них - одежда. Просто горы, горы, горы одежды, всяких разных тряпок - в основном женских. Я туда даже проходить боюсь, если честно, а Вебер отодвигает мою руку и заходит, то и дело озираясь по сторонам и с опаской оглядываясь на одежду, теснящуюся со всех сторон.
Бабский интерес? Нет, конечно нет - это я понимаю, когда она без колебаний раздвигает пестрые тряпки и заглядывает, видимо, выискивая «постояльцев». Вынырнув, она докладывает:
- Чисто.
Я ей уже устал удивляться.
Мы моемся по очереди, справляем нужду, и потом принимаемся за еду, которой в холодильнике обнаруживается куча, и даже - о, аллилуйя! - неиспорченной. Я сильно отвык от подобного, и теперь ем как свинья, чавкаю и запихиваю в себя все, что могу.
Вебер сидит напротив меня; она отмылась от крови и пыли, налипшей на подбородок, и теперь вяло ковыряется ложкой в тарелке, перебирает рисинки с таким видом, будто наелась уже; только воду пьет без перерыва, будто она кран, а не человек.
Солнце садится; я сижу к окну спиной, поэтому вижу очень четко, как слабеющие солнечные блики ползают по линолеуму еле-еле. Краснота тоже бледнеет, выцветает, и я теперь точно вижу, насколько Вебер бледная: аж серая, в синеву.