— Три месяца? — протягивает задумчиво-сахарным голоском, от которого у меня волоски дыбом встают на шее от отвращения. — Мальчик мой, поверь, если бы дело того не стоило, я бы дальше Тартара и не подумал тебя отпускать. Ты слишком красив для такой грязной работы, но также и… ты один в своём роде.
«А ты почему такой урод»? — хочется задать вопрос, но сдерживаюсь.
Во всяком случае, каким бы озабоченным психом Эксо не был, ему одному я обязан тем, что всё ещё жив, что всё ещё не сошёл с ума, и что всё ещё держу под контролем тварь, что вот уже пятнадцать лет сидит внутри меня.
— Еда прибыла, — перебивает наш разговор Седой Стоун – ещё один из коренных жителей Тартара, а также второй в здешнем топе под названием: «Я здесь самый жирный ублюдок». Занимается раздачей еды заблудшим, чья очередь снаружи тянется аж до следующего уровня.
Седой Стоун бросает на пол большой сколоченный из досок ящик с горкой наполненный маленькими круглыми пилюльками, что именуются здесь энергетическими капсулами, получает от Эксо распоряжение начать раздачу, а всех, кому не хватит еды, доставить к нему на ковёр получать удар мухобойкой, и удаляется, откуда пришёл, захватив с собой Жирного Джона.
— Лучше бы вместо всей этой хрени ещё сотню капсул материализовал, — имея в виду все эти уродские декорации в зале, смотрю на Эксо предвзято. Он в Тартаре единственный, кто не утратил силу мысли, единственный, кто может использовать свою энергию для материализации, к примеру, капсул, которые приходится раздавать заблудшим, не имея другой возможности поддерживать их существование.
Ещё факты об Эксо?.. Недавно стукнуло несколько сотен лет, как его душа была заточена в Лимбе. А ещё он считает себя небожителем, которого Высшие Божества отправили в самое пекло Ада в наказание за грешки, что Эксо совершил в Небесном царстве. Уж очень похотливым парнем он оказался. Собственно, этот факт он и считает доказательством тому, почему высшие силы не лишили его способностей к материализации мыслей.
И главный и самый смехотворный факт об этом извращенце: он считает, что был избран спасителем самого Лимба. Эксо – грёбаный спаситель мира!
Ну да, смешно.
Весело усмехается, принимает сидячее положение, плавным жестом проводит пальцами по волнистым волосам и горящим взглядом обводит новые декорации своей обители, где вон за тем балдахином, например, уверен, скрывается кровать вместительностью человек на десять, - не меньше. Такой уж Эксо тип, любит, чтобы всё под рукой было.
— Разве тебе не нравится? — стреляет в меня озадаченным взглядом, а я решаю ему ответить таким, который не выражает ничего большего, кроме жгучего желания убить.
— Ой, да ладно тебе, Аспен. Не будь таким занудой, фе, — фыркает.
— Я не могу быть занудой, ты же знаешь, — вздыхаю равнодушно.
Эксо живенько вскакивает с софы, при этом засветив голыми ляжками, и вот уже срывает тряпичный мешок с головы доставленного мною в Тартар заблудшего.
Под ним оказывается молодой внешности девушка с длинными светлыми волосами и смуглой кожей. Пришлось угробить целых три месяца, отслеживая её перемещения по всей Южной Америке. Живенькая сучка попалась.
Распухшие глаза щурятся от ворвавшегося в них света, а с тряпичного кляпа во рту, что насквозь пропитался слюной, на пол срываются капельки влаги.
— Мерзость какая, — тут же комментирует Эксо. — Почему она так воняет, Аспен?
— Не знаю, — пожимаю плечами, вновь располагаясь на софе. — Возможно потому, что пару недель не мылась?
— Нет, я о другом запахе.
Наступает несколько минут тишины, когда Эксо со всем вниманием рассматривает нового узника Тартара, а я уныло поглядываю на графин с вином, вкуса которого никогда не смогу почувствовать, как слышу:
— Она не человек и… даже не заблудшая!
— Что? — хмуро гляжу на девушку. Напрягаю зрение, чтобы получше разглядеть оттенок сияния в её груди – светится тёмно-красным. Всё верно. Следовательно – это мёртвая душа, то есть одна из тех заблудших, что упали в червоточину и попали в мир живых. В Тартаре все души светятся красным.
Недолго думая, Эксо хватает девушку за предплечье, одним ловким движением переворачивает на спину, ударяя лопатками о пол, вжимает своё колено ей в грудь и не обращает никакого внимания на жалобное мычание, что приглушается кляпом. Достаёт из кармана пенсне, у которого вместо стёклышек две выпуклых чёрных спирали, хватает узницу за глотку, и склоняется над её преисполненным ужаса лицом.