— Травись на здоровье. И оттянись сегодня, как следует. Ночка обещает быть жаркой.
И вправду жарко. Настолько жарко, что интересуюсь у Тони, работают ли кондиционеры, и очень удивляюсь ответу: «На максимум!»
Вся спина огнём пылает, самым настоящим адским пламенем, словно я уже там – в котле, варюсь до готовности.
И чувство это… липкое, неприятное, словно кто-то непрерывно на меня пялится.
Невольно оборачиваюсь, пробегаюсь взглядом по толпе потных тел на танцполе. Прожекторы слепят, неоновые браслеты разноцветными пятнами рябят в глазах, движущиеся в ритм музыки силуэты кажутся сплошной бесформенной массой.
Душно.
Да что это со мной?
— Повтори, — ударяю пустой рюмкой о стойку, и брови Тони выгибаются. — Ты ж угощаешь, нет?
— Я тебе потом волосы над унитазом держать не буду.
— Я их в хвост завяжу. Повтори.
Не сразу, но слушается.
Хороший мальчик.
— Слышал, вы с Дином мутите? — интересуется, как бы между делом.
— Слышал? — мрачно усмехаюсь, придвигая пепельницу поближе. — Или слушок птичка на хвостике принесла?
— Скорее на клювике, — смеётся Дин, обслуживая усевшегося на соседний стул посетителя. — Жаклин то ещё трепло, сама знаешь.
Тяжело вздыхаю, чиркаю зажигалкой и подкуриваю:
— Считай, уже намутились.
— Что, всё? — брови Дина взлетают на лоб. — И что пошло не так, малышка? О, дай-ка угадаю.
— Даже не пытайся, — смеюсь. — Где он? Припёрся уже задницей своей у шеста светить?
— Да нет ещё.
— В смысле нет? — хмурюсь, делая очередную затяжку.
— В смысле не приехал ещё на работу твой не состоявшийся любовник, — подмигивает, и я решаю закрыть эту тему, удалившись в туалет для работников клуба.
Пусто.
Открываю настежь окно и делаю глубокий вдох, наполняя лёгкие прохладным ночным воздухом мегаполиса. Позволяю ему остудить разгорячённую кожу и до тех пор, пока не чувствую себя лучше, не двигаюсь с места.
Жар не проходит. Словно изнутри горю. А водка только масла в огонь подлила... ну, или спирта.
Подхожу к раковине, включаю холодную воду, упираюсь ладонями в чёрную керамику и далеко не сразу решаюсь взглянуть на себя в настенном зеркале.
Я не люблю смотреть в зеркала.
Я боюсь смотреть в зеркала.
Но я постоянно в них смотрю.
В моей квартире их несколько десятков, не считая глянцевые потолки в спальной и в ванной.
Думаю, я мазохист. Раз смотрюсь в них. Словно… страдаю от какой-то маниакальной зависимости. Словно… только там – в зеркале, есть ответы на вопросы, что всю жизнь не дают мне покоя. Словно, однажды моё зеркальное отражение заговорит чужим голосом и прояснит весь чёртов смысл моего существования.
Иногда я вижу тени… Там, - в зеркалах. Вижу, как плавно двигаются, извиваются, словно ситцевая занавеска на ветру, неясные силуэты. А иногда… я даже слышу, как они шепчут.
Стоит обернуться, отвести взгляд и всё исчезает.
Может я просто спятила?..
Мама так считала. Пыталась лечить, когда я в свои пятнадцать облачилась во всё черное, и стала выглядеть как гот, бродящий по кладбищу. Мама называла меня вороной.
Маму заклевали птицы. На смерть.
Бабушка называла меня сущим дьяволом, отказалась быть моим опекуном и выгнала из дома, когда мне стукнуло семнадцать. Бабушка сулила, что я буду гореть в аду…
Бабушка задохнулась от угарного газа ночью, когда какие-то пьяные подростки решили обокрасть бедную старушку, но плохо затушили окурок о ковёр её гостиной.
Отец умер давно. Мне было всего лет шесть. Мы с ним играли на детской площадке, в прятки. Я спряталась внутри горки и украдкой наблюдала за тем, как папа меня ищет. Разумеется, я не хотела, чтобы он меня нашёл. Играть с ним было так весело!
Папу сбила машина.
Как он оказался за забором на проезжей части?.. Моим объяснениям никто не поверил.
Я пыталась объяснить маме, что последнее что помню, то, как отец с надрывом кричал моё имя и сломя голову мчался к дороге, на которой не было ни души. Кричал о том, чтобы я остановилась. Чтобы послушала его. Что там опасно!
Не знаю, кого видел на той дороге мой отец, но точно не меня. Потому что я была внутри горки.
А потом БАХ. И отца не стало.
Как не стало и прежней меня.
Есть притча о Божьем слове и почве – наших сердцах. Она начинается так: «Вот, вышел сеятель сеять…». Семена падали на землю, на камни, среди терния… Одни прорастали быстро, другие опаляло солнце, ростки третьих клевали птицы… Речь в этой притче о том, что Бог сеет одинаковые семена, но в каждом сердце они «прорастают» по-разному. Так вот, я думаю, что в момент, когда семена разлетались по свету, где-то там, за спиной у Господа сидел маленький дьяволёнок и, гадко хихикая, бросал в воздух пригоршни собственных, - проклятых семян. Одно из которых нашло «почву» в моём сердце.