— Смотри… Смотри, Адина! Это Бездушный! Это ведь он, да? Сам Бездушный явился!
— Тш-ш-ш!!! Сколько раз я тебе говорила: не разевай рот, когда не нужно! Дурная девка!
Хлопок.
И девчушка лет пятнадцати в грязных лохмотьях вылетает из толпы, проезжается животом по гладкому камню и врезается мне в ноги.
Склоняю голову набок и безо всякого интереса смотрю в её перепачканное грязью лицо.
«Мне их не жаль», — как старая заезженная пластинка вновь звучит в голове.
Не жаль… потому что я не знаю, что такое жалость.
Не знаю, что такое сострадание и милосердие. Не знаю, что такое быть добрым, понимающим, внимательным. Как и не знаю, что такое слепая ярость, сердце клокочущее в груди от ненависти, и что такое истинное желание разорвать кого-либо на куски - тоже не знаю! Я… я будто существую где-то в тени этих чувств. Словно я - стена, от которой эти чувства призрачным эхом отскакивают.
Обычно, эмоции, что я позволяю видеть окружающим, намеренно и троекратно преувеличены мною. На самом же деле самое сильное, что я могу испытывать, это – раздражение, отвращение, азарт.
Но по большей части я попросту не чувствую ничего. Потому что я и есть – ничто. Внутри меня живёт лишь эхо собственной личности. А ещё тварь… которая много лет назад заменила моему телу душу. Она и питает меня эмоциями, которые приходится подавлять… Чтобы и самому не превратиться в монстра.
Вот так и живём.
— Чего выскочила, дрянь? — фыркает Джон в отвращении и сплёвывает на заблудшую у моих ног, с которой я не свожу равнодушного взгляда и всё ещё пытаюсь почувствовать внутри себя хоть что-нибудь… Хоть что-нибудь человеческое. Хоть что-нибудь, кроме холодной пустоты, спящей внутри меня сущности.
Ничего больше не чувствую.
— Раздача? — вопрос Жирному Джону адресую.
— Она самая, — фыркает сбоку Джон. — Говорят, сегодня пилюль на всех не хватит. Эксо уже готовит мухобойку. — А-ну, давай! Кыш! — машет рукой, будто назойливого комара прогоняя девчонку, что вцепилась пальцами в мои ботинки мёртвой хваткой, словно я её личный спасательный круг в бурлящем океане.
— Кыш-кыш! Пошшшла! — Джон ударяет ей под дых, и девчонка, свернувшись в рогалик, заходится в лающем кашле.
Уже собираюсь обогнуть эту кучу мусора на дороге, как вдруг слышу жалобное:
— Помогиииите… Помо… ги… те нам…
— А ну закрой варежку! — Жирный Джон терпением никогда не отличался, да и особым умом тоже, так что и секунды не проходит, а девчонка уже футбольным мячом, с подачи этого жирного идиота, летит обратно в толпу. — Вот там и лежи! Крыса подвальная. — Довольный собой усмехается и, поглаживая огромный живот, продолжает перевалиться из стороны в сторону в направлении зала для посещений – «светлой» обители правителя сего города, почитаемого, мудрого и всезнающего Эксо - придурка, от одного вида которого у меня сводит челюсти и зудят кулаки. И Эксо – единственный, кто пробуждает во мне эти эмоции! Настолько он, видимо, отвратный тип!
Для чего-то задерживаю взгляд на мокром от слёз лице девчонки в толпе, что пытаясь подняться, шатается из стороны в сторону, однако так умоляюще глядит на меня, что аж поморщиться хочется. Ну что за дура такая? Даже если бы хотел, всё равно бы помочь не смог. А если бы мог… то вряд ли захотел бы.
Глава 2
ГЛАВА 2
У Правителя Эксо есть дурная привычка менять свою обитель, он же - зал для посещений, регулярно раз в два месяца, прыгая с уровня на уровень. Так что, оказавшись практически на «самом дне» Тартара, я даже не удивился очередным изменениям.
Зато обстановка как всегда шикарна, чёрт бы побрал этого Эксо. Настолько самолюбивый мудак, что докатился до того, что ещё будучи в Лимбе, силой мысли набил на груди татуировку со своим именем «ЭКСО», а следом добавил слово «БОГ». И уж не знаю, насколько сильнО его помешательство на собственной персоне, но только полный недоумок мог сделать это, будучи в курсе, что в Лимбе применять силу мысли на кого-либо из заблудших нельзя. Только если ты не мазохист конечно и не желаешь провести пару-тройку лет (что вышло в случае с Эксо), а то и всё своё существование, в заточении внутри своей головы, где разум медленно сгорает в мучительной агонии раз за разом переживая момент собственной смерти.
— Присядь пока, выпей вина, — Жирный Джон кивает в угол большого квадратного помещения целиком и полностью увешанного различными тряпками, напоминающими раздувающиеся паруса кораблей. С низкого каменного потолка на разном уровне друг от друга, словно гроздья винограда свисают китайские фонарики разных форм и размеров, внутри которых танцуют огоньки зажжённых свечей. Несколько раз с силой моргаю, пытаясь подстроить зрение под столь мягкое освещение, от которого у меня обычно рябит и двоится в глазах и, наверняка оставляя шикарные следы, ступаю грязными ботинками по длинному ворсу светлого ковра, направляясь в угол с мягкими пуфами и длиннющей софой в стиле барокко.