Урсула Ле Гуин
«Лимберлост»
* * *
Поэт медленно развернулся и поплыл против часовой стрелки по темной воде маленького и не слишком глубокого пруда. Писательница сидела на стволе здоровенной ольхи, который перегораживал ручей в качестве плотины. На том же стволе лежала одежда поэта; он прыгнул в воду в одних трусах. Когда они шли вдоль ручья к запруде, то видели, как на берегу голышом загорает какая-то девушка, и без того уже покрытая темно-ореховым загаром; вот только девушка была молода, а они оба – нет; и к тому же поэт вообще был не из Калифорнии.
– Вас не раздражает моя старомодная скромность? – спросил он тогда с обезоруживающей честностью. И писательница, урожденная калифорнийка, ответила, что ничуть не раздражает.
Массивное тело поэта выглядело впечатляюще, хотя возраст, конечно, сказывался: тут слегка отвисло, там излишне выпирает – а ведь в юности это сильное мужское тело, безусловно, было гладким, ровным, мускулистым. Впрочем, даже и сейчас оно смотрелось очень неплохо в темноватой воде пруда. На фоне узловатых корней и мрачных теней руки и плечи поэта так и сверкали белизной. Босые ноги писательницы, раньше казавшиеся ей достаточно загорелыми, тоже бледно светились в коричневатой воде. Кое-как устроившись – не слишком, правда, удобно – на ольховом бревне и болтая в пруду ногами, она размышляла о том, что, может быть, и ей стоит снять рубашку и джинсы и нырнуть в пруд, присоединившись к поэту? Она провела на устроенной им конференции менее часа и здешних правил поведения пока не знала. Нужен ли ему компаньон или просто зритель? Имеет ли это какое-то значение? Она болтала ногами в воде и сожалела, что так и не способна ни сделать, ни понять того, что нужно ей самой – пятидесятипятилетней женщине, которая нелепо застыла на этом бревне, точно неуверенный подросток. «Может, все-таки и мне стоит поплавать? Нет, не хочу. Нет, хочу! Но стоит ли? И что на мне за трусики? Господи, как девчонка в первый день своего пребывания в летнем лагере! Я хочу уехать домой. И все же стоило бы, наверное, искупаться. Стоило бы? Прямо сейчас?»
Поэт избавил ее от дальнейших споров с самой собой, выбравшись на дальний конец бревна. Его трясло от холода. Хотя солнце буквально заливало бревно, но воздух становился уже прохладным. Обнаружив, что его мокрые «боксеры» и не думают сохнуть, он попросту стянул их с себя, однако сделал это со всей скромностью, повернувшись к ней спиной, и снова быстро сел. Трусы свои он расстелил на бревне, чтоб подсохли, и тут же затеял разговор со своей гостьей.
Описывая ей события первой недели конференции и весьма экспансивно жестикулируя, он взмахнул рукой, и его носки полетели в воду. Один он, правда, тут же поймал, но второй, увлекаемый течением, отплыл на недосягаемое расстояние и медленно затонул. Поэт оплакал его гибель, а писательница от души ему посочувствовала. Подумав, он выбросил и второй носок.
– Мужчины построили там дальше, вверх по реке, изображение Великого Фаллоса, – улыбаясь, сказал он. – Это была целиком их идея. Я бы вам показал, но женщинам туда вход воспрещен. Очень интересно! Причем отчасти их ритуалы возникли буквально на минувшей неделе! И я постоянно слышу теперь, что мужчины разговаривают… не о полученных очках и спортивных победах, не о бизнесе, а о…
Писательница слушала с огромным интересом, очень стараясь при этом не обращать внимания на несколько менее возвышенное зрелище: вновь вынырнувший из воды носок. Он появился на поверхности пруда там, где играли солнечные зайчики, довольно далеко от них – у противоположного глинистого берега, из которого торчали древесные корни. Носок двигался очень медленно, но все же вполне заметно и – да, совершенно определенно! – по часовой стрелке, то есть течение неизбежно должно было опять принести его к бревну, на котором они сидели. Писательница нашарила рядом подходящую ветку и держала ее наготове, лениво водя ее концом по воде. «Эх ты, домохозяйка! – устыдила она себя. – Все мысли о носках. А еще прозу пишешь!»
Поэт, бодро рассказывавший о своих тревогах и заботах, разумеется, сразу же заметил, что она не слишком внимательно его слушает, и, слегка обидевшись, спросил, уж не рыбу ли она ловит.
– Ваш носок обратно плывет, – сообщила ему писательница.
Молча, испытывая абсолютно братское чувство единения, оба стали следить за неторопливым продвижением носка, как раз завершавшего, можно сказать, астрономически точный круг. Наконец течением носок поднесло к ним на расстояние вытянутой ветки. Писательница ее раздвоенным концом подцепила мокрый носок и с затаенным торжеством поднесла его почти что к носу поэта, который снял его с ветки и задумчиво отжал.