– What is this?
Девчушка «перевела»:
– Чё это у вас на столе?
– This is monopoly game, – ответил я с варварским выговором. Меня понесло, и я продолжил: – This is a traditional prisoners game in Russia. We now speak English very bad, but we want to do big business in the future. («Это игра «монополия». Это традиционная игра заключённых в России. Мы в данный момент говорим по-английски очень плохо, но в будущем будем заниматься большими делами».)
Лорд Джад, находясь в ступоре, рассматривая фишки ЛУКойла и ЮКОСа, горкой лежавшие на столе перед Рифатом, спросил у ментов:
– What are they blamed for? («По каким статьям они сидят?»)
Два рэкетира, один наркодилер и я – политический, «ментобоец», улыбались смущённо и ласково.
До ареста Ходорковского было совсем рукой подать.
Сталь и Книга
За два куска сала и пачку «Пётр I» я выменял у хозбандиста, который разносил хлеб поутряне, стальную заготовку для ножа. Незаменимая вещь, но и очень проблематичная для зэка, так как за такой нож можно было себе добавить срока или погостить в ШИЗО. Но во мне уже проснулся дикий азарт отрицалова. «Эти недоноски не разрешают мне иметь нож – так он у меня будет обязательно. И не какой-нибудь, а отличный нож, с которым мне не стыдно будет выйти на улицу любого города средней полосы России».
В течение недели я отшлифовывал и затачивал заготовку, вплавлял в ручку из бывшей зажигалки, оплетал ручку для крепости кожей и нитками, переделывал и доводил до кондиции… Это был мой первый нож и, наверное, мой лучший нож. Я гордился им, я любовался им, я переживал за него. Он блестел в лучах вечносветящего «солнца», висящего на потолке, легко и удобно расположившись на моей ладони, красивый, острый, мой…
«Наверняка скоро будет шмон, и мой нож окажется в грязных ментовских лапах. Да ещё и п…ей всей хате вломят за хранение холодного оружия», – думал я. Что делать? Осторожность и жадность боролись друг с другом.
Когда я сидел ещё «на Петрах» (Петровка, 38, Москва, РФ), мне мой батя загнал толстый томик «Вокруг света» за 87-й год. На любом книжном развале есть подобная литература. Наверное, это одно из самых позитивных явлений советского издательского дела. Фантастика, приключения, научные статьи, отчёты о командировках по миру и т. д. собирались в один том и издавались в конце каждого года. Как закоренелый маньяк-библиофил, я обожал эти выпуски, собирал их, читал и перечитывал. Я назойливо рекомендовал их всем, кому это было совсем не интересно. Я был воспитан на любви к книгам, я был воспитан книгами, я был воспитан во имя Книги.
И вот буквально через два месяца, после того как меня «взял дядя на поруки», я уложил нож в раскрытую книгу и обвёл контуры ножа чернильной границей. Затем медленно и вдумчиво начал вырезать в книге тайник. Страницу за страницей, чтобы вместить двенадцать сантиметров длины и три сантиметра ширины. Я не чувствовал никаких угрызений совести, не было даже чувства упоения от перешагивания табу – «делать Книге больно». Я просто знал, что теперь мой нож будет в безопасности, никто его не найдёт.
…Через две недели, во время четвёртого за последние дни шмона, нож отмели мусора. Они не нашли тайник, я просто забыл его спрятать. Нож был настолько хорош, что один из вертухаев забрал его в подарок на восемнадцатилетие своему сыну, и благодаря этому хата избежала неприятностей, связанных с находкой «кинжала».
А в тайничке я ещё долго хранил переписку и всяческие запреты…
Дружба народов
Случилось это в один из мартовских дней, когда воздух ещё дышит февралём, но солнце уже припекает. Я лежал на подоконнике, подстелив одеяло, и грел под солнечными лучами свежевыбритую а-ля Котовский голову.
Чей-то голос с верхних камер третьего корпуса Бутырки надрывался с ядрёным кавказским акцентом: «Одын, Нол, Нол…»
– Одын, Нол, Нол, – звал кавказец камеру № 100.
Я был знаком с дорожником из сотки, поэтому не удивился, что Юра Хохол не отвечает.
– Одын, Нол, Нол, – уже с некоторым надрывом и безнадёгой в голосе кричал «гость с юга».
Ответа не было. Хохол сидел в сотке уже давно, как многие дерзкие зэки перешёл на ночной образ жизни и днём спал, чтобы ночью ловить движуху, стоя на «дороге». Этим он убивал скуку.
– Одын, Нол, Нол, – уже хрипел голос.
Наконец Хохла растолкали, и он, ещё не отойдя ото сна, просипел: