Поглаживая младенца, Марина улыбнулась, вспомнив разговор с Анной, когда они лежали на пляже Майорки, о том, какое имя она даст дочери. У Анны был огромный живот – шла тридцать восьмая неделя беременности, – и она объяснила, почему назовет свою дочь Анной без удвоенной «н».
– Она будет Ана, просто Ана. Ясно почему – мне приходилось постоянно исправлять свое имя в школьных списках и официальных документах, и я предпочитаю оставить его за собой. Просто Ана, Анита[11], – настаивала Анна. – Анита. Мы назовем ее Анитой.
Малышка щурила глазки и странно гримасничала, реагируя на солнечный свет, проникавший через окно.
– Тебе нужно имя, детка, красивое имя на всю жизнь, – шепнула ей Марина.
Мысленно она медленно выстроила буквы своего имени в ряд: М, А, Р, И, Н, А. И сделала то же самое с буквами имени сестры: А, Н, Н, А; а также с именем M, A, T, И, A, С. И пришла к выводу, что у ее имени четыре общие буквы с именем Матиаса, а последний слог – с именем сестры Анны. Так что, поигрывая с алфавитом, она нашла имя, которое будет сопровождать всю оставшуюся жизнь ребенка, которого держала на руках: Наоми.
Наконец, вдалеке начал угадываться силуэт Аддис-Абебы – роскошные небоскребы вдоль склона горы Энтото. Марина вздохнула с облегчением, она была измотана. Тело болело, руки онемели: она не расставалась с малышкой все семь часов. Джип выскочил на идеальную автостраду; промелькнул скелет возводимого здания, где сотня рабочих трудились над будущей потрясающей штаб-квартирой Африканского союза. Миновали роскошные отели Hilton, Sheraton, императорский дворец, спортивный стадион, и машина оказалась на проспекте Черчилля, где толстый городской страж размахивал руками, пытаясь упорядочить движение. Автомобильные гудки. Такси. Легковушки. Мотоциклы. Африканцы в костюмах Armani. Эфиопские красавицы в туфлях на шпильках. Сувенирные лавки. Витрины магазинов с манекенами, рекламирующими изделия фирмы Nike. Туристы. Попрошайки. И Европейская аллея – витрина Африканского Рога, к которой, сколько бы раз Марина ни приезжала в столицу, не оставалась равнодушной… Неотделимо от роскоши простиралась нищета Африки, сотни глинобитных или со стенами из гофрированного железа хижин без водопровода, электричества, без какого-либо будущего.
Автомобиль лавировал по улочке между стадами коз и маленькими рынками под открытым небом, запруженными людьми, пока не выбрался на грунтовую дорогу. Проехали с километр, удаляясь от центра города, снова углубляясь в подлинную Эфиопию. Дорога вела к злаковым полям, где сгорбленные женщины собирали урожай. Преодолели еще километра полтора, пока не добрались до лачуги с полуразвалившимися бледно-розовыми стенами: государственный детский дом «Миним Айделем».
Калеб припарковался. Марина посмотрела через пыльное стекло на скромный домик, в котором размещался приют. Матиас распахнул перед ней дверь машины. Марина немного задержалась, разглядывая место, показавшееся слишком скорбным. Взглянула на девочку, все еще безмятежно спавшую у нее на коленях.
– Какая тишина, – удивленно произнесла Марина.
Вышла из машины, стараясь не разбудить малютку. Они приблизились к воротам приюта. Матиас постучал в дверь костяшками пальцев, и ее открыла эфиопская женщина с добрыми глазами.
– Ты говоришь по-английски? – спросила Марина.
Женщина кивнула. Марина объяснила, кто они и как Наоми появилась на свет. При этом машинально всматривалась в металлические колыбели, которые заполняли коридор, с молчащими младенцами в них. Некоторые, проснувшись, глядели в никуда. Стояли запахи мочи, прогорклого молока и детских экскрементов. Тишина раздражала Марину. Было слишком тихо для дома, в котором должны содержаться дети без родителей. А это – самое мрачное место, которое ей довелось видеть за все годы волонтерской работы. Марине приходилось лечить искалеченных детей в Конго, младенцев, зараженных лихорадкой Эбола, истощенных девочек-беженок в Судане. Однако все они находились под бдительным оком матери или бабушки, брата, родственницы. А вот такого места, где бы дети не плакали, ничего не требовали, никому не смотрели в глаза…
Женщина показала им колыбельку для Наоми. Сломанная железная кроватка с пластиковым матрасом, пока без простынок, по соседству с другим младенцем, которому тоже несколько дней от роду. Марина осмотрела колыбель и снова взглянула на Матиаса. Наоми начала безмятежно потягиваться, не открывая глаз. Матиас погладил ее по личику. Задержал свой взгляд на несколько секунд, поцеловал в щечку и оставил лежать на пластиковом матрасе сломанной кроватки. И вот тогда-то душа Марины, против ее желания, разлетелась на тысячу осколков.