— Теперь меня слушай, баглай[12] клювоносый! Кинжал горцу ни на минуту оставлять нельзя! Кинжал с малолетства носят, везде, как спать ложатся, под подушку кладут. Без него ты не мужчина, а пёс драный. Оружие николи на хлеб не меняют, позор это несмываемый!
— Ай-яй-яй, стыд и срам на весь исторический факультет! — печально покачал головой Василий. — Что скажут ваши почтенные родители, господин Кочесоков?
— Чья бы корова мычала, а твоя б жевала мочало! — Довольный собой Барлога и пискнуть не успел, как столь же резко словил по шее. — Ты пошто, чудак[13] своего кунака бросил? Татарину в русском военном лагере не место, мало ли кто чего подумает, а он, голодный, аж ради краюхи хлеба кинжал с пояса снял! Разве так дружбу дружат?
Оба наших героя покаянно повесили головы. Втайне ни тот ни другой себя нисколечко виноватыми не считали, но раз уж действия разворачивались таким вот причудливым образом, следовало всё-таки соответствовать. После минутного размышления ребята принесли устные извинения строгому, но справедливому дедушке со смешным именем, после чего проследовали за ним к дальнему ряду костров.
Казаки традиционно ставили свои шалаши поближе к коням, подальше от начальства, одновременно охраняя военный лагерь. Считалось что вольные джигиты (они же абреки, разбойники, хищники, налётчики, волки и прочее) на большие отряды нападать не дерзают, но украсть лошадей или похитить неопытного зазевавшегося солдатика вполне способны.
Терцы охотно дали гостям место у костра, где на огне вкусно попыхивала обычная ячневая каша с луком, салом и дымком. Если вспомнить, что тот же Заурбек с утра ограничился чашечкой кофе, а потом отказался есть лаваш с козьим сыром, то парень настолько изголодался, что никак не отреагировал на наличие в каше нехаляльного[14] продукта. Кто-то даже ухмыльнулся на этот счёт, но в целом внимания заострять не стали: не принято. Казаки в массе своей весьма деликатный народ. Меж своими так вообще жуть какой вежливый.
Да и как иначе выжить в сообществе жилистых, брутальных мужчин, когда у каждого кинжал на поясе, шашка на боку и ружьё за плечами? Собственно, у них и женщины такие же: первыми бьют не задумываясь и сдачи дать не скупятся. Дети и старики отдельная тема, мы к ней потом ещё вернёмся.
А за плотным ужином, да стаканчиком кислого чихиря[15], людей потянуло на разговоры. Любопытствующий коллектив требовал общения.
— Слышь, твоё-от благородие, а чой сейчас поють в столицах-то? — как можно вежливее поинтересовался самый молодой из казачков, на вид едва лет семнадцати.
— В столицах-то? — старательно подражая манерам речи девятнадцатого века, Василий постучал себя кулаком в грудь. — Разное поют-с. Но попробую воспроизвести одну мелодийку. Уж простите, нонче не в голосе… Как же там? Кхм, гм… агась…
— Вы с ума сошли, это же песня Билана, к тому же старая, как экскременты мамонта! — зашипел ему на ухо образованный черкес.
— Ну и что? Они-то этого не знают.
— Нам нельзя менять историю!
— Не нуди, с одного раза не запомнят.
Эти запомнили.
Наутро пластунский взвод терского полка уходил на новую позицию, вразнобой топоча сапогами, но слаженно горланя на весь лагерь:
Про атамана нам ничего не известно, но Заурбек, кусая губы, с укором немой ярости смотрел на старшего товарища, а тот делал вид, будто с интересом любуется розово-голубыми утренними облаками.
— А что, они красивые… Шикардос ведь, правда?
С этим вряд ли можно было бы поспорить, хотя взгляд учёного человека наверняка мог бы отметить неестественный изумрудный оттенок по самому краю. Словно белый лебединый пух обвели по контуру разбавленной медицинской зелёнкой. И у этого явления была своя причина…
Несмотря на впечатляющие размеры и вес, «Нергал» приземлился почти бесшумно. Проверенное плато было подготовлено ещё тысячелетие назад, а зелёные лучи прожекторов указывали точное место посадки. Роботы технического сопровождения ожидали прибытия крейсера уже два года. Горы надёжно скрывали базу, а войны, которые одни туземцы вели против других, создавали идеальное прикрытие для переброса на Тиамат любых сил межпланетного воздействия.