- Отставить разговоры, - сказал Буш.
Хорнблоуэр отступил с поля боя, забыв, зачем спускался вниз. Не может он говорить с женщинами о жаловании. С их мужьями обошлись возмутительно, перевезли, как заключенных, с одного корабля на другой, лишь подразнив близостью берега, и жены (а среди них наверняка есть и законные жены, хотя адмиралтейские правила не требуют в данном случае документа о браке, только устное заверение) негодуют вполне справедливо. Никто, даже Буш, не знает, что выданные команде несколько гиней Хорнблоуэр взял из собственного жалованья. Ему самому не осталось ничего, только офицерам на поездку за рекрутами.
Быть может, побуждаемый живым воображением и нелепой чувствительностью, он несколько преувеличивал тяготы матросской жизни. Его возмущала мысль об огромном блудилище внизу, где матросу положено восемнадцать дюймов, чтобы повесить койку, и его жене - восемнадцать дюймов, бок о бок в длинном ряду - мужья, жены, холостяки. Его коробило, что женщины питаются отвратительной матросской едой. Возможно, он недооценивал смягчающую силу привычки.
Он вынырнул из переднего люка на главную палубу. Его не ждали. Томсон, один из баковых старшин, как раз занимался новобранцами.
- Может быть, мы сделаем из вас моряков, - говорил он, - а может быть и нет. Как пить дать, еще до Уэссана не дойдем, отправитесь за борт с ядром в ногах. Только ядрам перевод. Ну-ка давай под помпу, вшивота тюремная. Скидавай одежу, нечего задницы прятать. Вот дойдет дело до кошек, мы и кожу с вас спустим...
- Прекратите, Томсон! - заорал Хорнблоуэр в ярости.
По корабельному распорядку новобранцев должны избавить от вшей. Голые и дрожащие, они кучками толпились на палубе. Двоих брили наголо, человек десять уже прошли через эту процедуру - бледные после тюрьмы, они казались странно нездоровыми и какими-то неприкаянными. Томсон пытался загнать их под помпу для мытья палубы, которую качали двое ухмыляющихся матросов. Новобранцев трясло не столько от холода, сколько от страха: вероятно, никому из них прежде не доводилось мыться. Жалко было смотреть на них напуганных предстоящим душем, зверскими понуканиями Томсона, незнакомой обстановкой.
Хорнблоуэр пришел в ярость. Он так и не забыл унижения первых дней на флоте, и ненавидел грубые окрики, как любого рода бессмысленную жестокость. В отличие от многих собратьев по профессии, он не ставил себе целью сломать в подчиненных дух. Быть может, очень скоро эти самые новобранцы бодро и охотно пойдут на бой, даже на смерть, защищая в том числе и его репутацию, его будущее. Забитые, сломленные люди на это неспособны. Побрить и вымыть их надо, чтоб на корабле не завелись вши, клопы и блохи, но он не позволит без надобности стращать своих бесценных матросов. Любопытно, что Хорнблоуэр, которому и в голову не приходило вообразить себя вожаком, всегда предпочитал вести, а не подталкивать.
- Давайте под помпу, ребята, - сказал он ласково, и, видя что они все еще колеблются, добавил: - Когда мы выйдем в море, вы увидите под этой помпой меня, каждое утро в восемь склянок. Разве не так?
- Так точно, сэр, - в один голос отозвались матросы у помпы. Странная привычка капитана каждое утро окатываться холодной морской водой немало обсуждалась на борту "Лидии".
- Тогда давайте под помпу, и, может быть, вы все еще станете капитанами. Вот вы, Уэйтс, покажите-ка, что не боитесь.
Какое везенье, что он не только вспомнил имя, но и признал бритым Уэйтса, овечьего вора в молескиновых штанах. Новобранцы заморгали на величественного капитана, который говорит ободряюще и не постеснялся сказать, что каждый день моется. Уэйтс собрался с духом, нырнул под брызжущий шланг и, задыхаясь, героически завертелся под холодной струёй. Кто-то бросил ему кусок пемзы - потереться - остальные проталкивались вперед, ожидая своей очереди: несчастные глупцы, подобно овцам, нуждались, чтоб кто-то двинулся первым; теперь все они рвутся туда же.
Хорнблоуэр заметил на белом теле одного новобранца красную полосу. Он поманил Томсона в сторону.
- Вы даете волю линьку, Томсон, - сказал он. Тот смущенно осклабился, перебирая в руках двухфутовый трос с узлом на конце - ими унтер-офицеры подбадривали матросов. - Я не потерплю у себя на корабле унтер-офицера, который не знает, когда пускать в дело линек, - сказал Хорнблоуэр. - Эти люди еще не пришли в себя, и битьем этого не поправишь. Еще одна такая оплошность, Томсон, и я вас разжалую, а тогда вы у меня будете каждый божий день драить корабельные гальюны. Так-то.
Томсон сник, напуганный неподдельным гневом Хорнблоуэра.
- Пожалуйста, приглядывайте за ним, мистер Буш, - добавил Хорнблоуэр. - Иногда после выговора унтер-офицер вымещает обиду на подчиненных. Я этого не потерплю.
- Есть, сэр, - философски отвечал Буш. Он первый раз видел капитана, которого тревожит применение линьков. Линьки - такая же часть флотской жизни, как плохая кормежка, восемнадцать дюймов, чтоб повесить койку, и подстерегающие в море опасности. Буш не понимал дисциплинарных методов Хорнблоуэра. Он ужаснулся, когда Хорнблоуэр прилюдно объявил, что моется под помпой - только сумасшедший может подталкивать матросов к мысли, что капитан слеплен из того же теста. Но прослужив под началом Хорнблоуэра два года, Буш усвоил, что его странные методы иногда приносят поразительные плоды. Он готов был подчиняться ему - верно, хотя и слепо, покорно и в то же время восхищенно.
II
- Сэр, слуга из "Ангела" принес записку и ждет внизу, - сказала квартирная хозяйка, когда Хорнблоуэр, в ответ на стук, пригласил ее войти в гостиную.
Хорнблоуэр взял записку, взглянул на адрес и вздрогнул - он мгновенно узнал аккуратный женский почерк, которого не видел вот уже несколько месяцев. Сдерживая волнение, он обратился к жене:
- Записка адресована нам обоим, дорогая, - сказал он. - Я открою?
- Да, конечно, - сказала Мария.
Хорнблоуэр разорвал облатку и прочел:
Таверна "Ангел"
Плимут
4 мая 1810
Контр-адмирал сэр Перси и леди Барбара Лейтон сочтут за честь, если капитан и миссис Хорнблоуэр отобедают с ними по указанному адресу завтра, пятого числа, в четыре часа дня.
- Адмирал в "Ангеле". Он приглашает нас завтра на обед, - сказал Хорнблоуэр небрежно. Сердце так и прыгало у него в груди. - С ним леди Барбара. Мне кажется, дорогая, надо пойти.