— Что, — говорит, — волчара, наделал ты делов?
Ну, я головой кивнул согласно. А чего возражать, если прав старикан, действительно пыли я много поднял.
— Мы парнишку твоего под защиту взяли, — сказал Князь, — черные надоели всем. Ты простым ворам доброе дело сделал. Можно сказать, помог. Самых отъявленных уложил. Остальных менты убрали, от греха подальше. Дышать легче стало. А мы добро помним. Может нужно чего?
Я отрицательно покачал головой.
— Одного не могу в толк взять, — чешет репу Князь, — что ты такое, Волк? Как ты превратился в зверя?
Ну и не сдержался я, Петрович, рассказал ему тогда все. И про Афган, и про плен. И про то, как меня наши отбили, полуживого, с гнойными язвами и безумным взглядом загнанного зверя. И про то рассказал, как после госпиталя вышвырнули меня из рядов с лишением звания и всех привелегий. Про поездку на заработки в первопрестольную рассказал. Как на дороге корячился, вдыхая раскаленный асфальт. Все рассказал, только про отряд наш умолчал. Ни к чему зэку лишняя информация…
А когда выговорился, опустил голову, сижу и жду окончательного приговора. И почему-то мне все равно, что дальше будет.
А Князь репу почесал и говорит:
— Тяжелая у тебя была судьба. Иди, Волк, иди с Богом!
И стало все как раньше. Я сам по себе, а лагерная жизнь сама по себе. Время быстро пролетело. Потом приехал Ерохин, и вот я здесь.
Глава пятая
В архиве стоял затхлый запах, пахло старой бумагой, плесенью и мышами. Полковник Самохвалов и капитан Ерохин медленно шагали вдоль бесконечного ряда совершенно одинаковых стеллажей, выкрашенных серой краской.
— Где-то здесь было, — вполголоса бормотал полковник, — ага, вот оно.
Он остановился, поковырялся в куче папок и вытащил одну на свет. Папка ничем не отличалась от остальных, обычная, казенного вида, с пожелтевшими от времени страницами, выглядывающими с краю. В верхнем правом углу обложки красовался штамп «совершенно секретно».
— Держи, капитан, — сказал Самохвалов, протягивая папку Ерохину, — выносить из архива запрещено. Копии делать тоже. Для ознакомления у тебя есть два дня. Прочитать и запомнить. Потом положить обратно, на то же самое место. Вопросы есть?
— Вопросов нет, — быстро ответил Ерохин. Взвесил папку в руке.
Полковник совсем сдвинулся на старости лет, — подумал он, — мне же тут ночевать придется.
Однако вслух ничего не сказал.
Мама вздрогнула, услышав смех Лены, доносившийся из подъезда. Она так давно не слышала, как смеется дочь. Собралась. Вытерла предательскую слезу фартуком. Отомкнула входную дверь с облезлой обивкой. На пороге стояла сияющая Лена.
— Знакомься мама, его зовут Рекс.
С глубокомысленным видом понюхав запахи квартиры, порог осторожно переступил огромный черный лабрадор.
— О, господи! — только и смогла произнести мама. У нее подкосились ноги.
— Теперь он будет жить с нами.
— Леночка, но как? Ведь в обществе слепых очередь на два года вперед.
Лена беззаботно пожала плечами:
— Я не знаю, мама, Петр Яковлевич договорился.
— И обучаться ты должна была целых две недели. А тебе вот так, сразу после второго занятия собаку отдали?
Лена опять пожала плечами:
— Мама, Рекс очень умный. Мы с ним просто рождены друг для друга!
— А это ничего, что он без намордника? Не укусит?
— Ну что ты мам, это же собака-поводырь! Она приучена подавать упавшие предметы. Им даже в общественном транспорте можно ездить без намордника. Мне Петр Яковлевич рассказывал. А укусить она может, только если нападут на хозяина. То есть, на меня.
Леночка снова громко рассмеялась. Мама вздохнула и украдкой бросила задумчивый взгляд на нее. Петр Яковлевич, Петр Яковлевич, Петр Яковлевич. Уж не влюбилась ли дочка?
— А еще, — продолжала тараторить Лена, — Петр Яковлевич договорился, чтобы меня посмотрели в военном госпитале. У них самые лучшие в мире специалисты по контузиям. Он сказал, что если там не смогут меня вылечить, то уже нигде не смогут. Даже в Израиле таких классных хирургов нет!
— Но это же для военных, — попыталась возразить мама.