Откликаясь на просьбу об экзистенциальном понимании, когда субъектное Я клиента определяет себя как вопрошающее терапевта (Другого) о собственной сущности, аналитик в качестве реципрокного субъекта момента понимания не ввязывается в привычную для клиента игру саморефлексии и сомнений. Для последнего становление и познание собственных неизвестных свойств возможно только в режиме предположений и догадок, а окончательное утверждение своей субъективности обусловлено отношениями с Другим языка и закона. На сеансе, как и в жизни, самосознание подвластно неопределенной отраженной связи-зависимости от других, разве что терапевт в роли Другого есть чистое Бытие, он последовательно ведет себя как безличный субъект момента взгляда, не отвечающий (в полном соответствии с психоаналитическими предписаниями) на либидный запрос клиента.
В данной структуре терапевт становится непознаваемым элементом, причиной желания субъекта и способствует нахождению тех утраченных частей дискурса, которые восстанавливают непрерывность сознательной дискурсной формации клиента. Таким образом он получает доступ к бессознательным содержаниям, которые составляют основу личностных проблем и трудностей. Однако интеграция вытесненного редко осуществляется в форме рационального понимания, благодаря информации психотерапевта. Речь клиента, даже в тех редких случаях, когда апеллирует к неосознаваемым фрагментам внутреннего опыта, есть призыв к Другому в разговоре, посредством которого первый отчаянно стремится к самоутверждению, призыв часто неискренний, с целью придать себе индивидуальности в собственных глазах.
Характерный признак невротической личности – раздвоенность между желанием быть похожим на других ("все как у людей") и страхом, что на самом деле это не так. Такая двойственность выражается симптомом сомнения и навязчивой жаждой подтверждения субъективности собственного Я. Патологизация дискурса обусловлена отвержением тех аспектов реальности, символическое значение которых противоречит нарциссическому удовольствию, связанному с утверждением идеальной субъективности Я. Речь как призыв, обращенный к Другому, реализует "запрос любви и понимания", утверждающий свое свойство "быть". Однако все, что отвергается в символическом регистре, может вернуться в дискурсе в завуалированной форме (иносказание, перифраза) либо в виде аграмматических, эмфатических конструкций высказываний. "Бессознательное субъекта есть дискурс Другого" – утверждает Лакан, и терапевт в качестве пансемиотического субъекта слышит его, реагирует на высказываемую в таким способом информацию и взаимодействует с автором данного дискурса.
Таким образом, в процессе терапии лингвистический субъект бессознательного речевого взаимодействия занимает место Другого, природа которого может быть узнана и понята посредством интерпретации дискурса при условии элиминации эпистемологического пространства говорящего субъекта (клиента). Для того, чтобы преодолеть отчуждение говорящего субъекта, смысл его дискурса следует искать во взаимоотношениях собственного Я клиента и Я его дискурса. А для этого терапевту нужно понять, что собственное Я клиента вовсе не идентично тому присутствию, которое обращается к нему с жалобой, объяснением или вопросом.
Лингвистический терапевт прислушивается не столько к тому, что говорит субъект, идентифицированный в качестве клиента, сколько пытается понять, кем является субъект производимого на сеансе дискурса. Этот субъект (бессознательный Другой) обретает свою форму в зазоре, обнаруживающемся между означающим (речью) и означаемым (системой дискретных идентичностей, предъявляемых клиентом в ходе терапевтического процесса). Основная задача речи терапевта в ее символической функции – трансформировать субъект которому она адресуется, восстановив его связь со всеми неосознаваемыми идентичностями, от которых исходят эффекты означающего.
Искусство терапевта состоит в умении понимать и адекватно реагировать на многообразие возможных прочтений дискурса клиента и своего собственного или, в лакановской формулировке, пользоваться властью символического, точно рассчитанными образом вводя его в семантические резонансы своих замечаний. "Первичный характер символов, – пишет он в "Функции и поле речи и языка в психоанализе", – сближает их на самом деле с теми простыми числами, из которых составлены все остальные; и если символы эти действительно лежат в основе всех семантем языка, то осторожно исследовав их взаимоналожения и воспользовавшись путеводной нитью метафоры, символическое смещение которой нейтрализует вторичный смысл сопряженных ею терминов, мы сможем полностью восстановить в речи ее способность вызывать представления" (38, с.65).