Длинные, снежно-белые волнистые лепестки этого цветка на фоне непроницаемо-черного стекла вазы выглядели совершенными и одновременно ненастоящими — умело вырезанными из плотного мерцающего дюпона[4].
Подобными совершенными девственно-белоснежными орхидеями следует украшать невинных невест или юных покойниц. Эту снежную целогину я бы никогда не взяла в руки. Она пугала.
— Слишком красива, — пожала я плечами, отворачиваясь от вазы с идеальными цветами для непорочных дев.
— Звучит как обвинение, — вскользь заметил Гарланд. — Хотя про тебя можно сказать то же самое…
— То же самое? — Я вопросительно наморщила лоб.
— Слишком красива.
Я с силой сжала тонкую витую ножку бокала. Хрупкая и прозрачная, она могла переломиться в любой момент.
— В отличие от твоей безукоризненной целогины у меня имеется огромное количество недостатков и несовершенств…
— И именно поэтому ты красивее и интереснее любой из орхидей, — улыбнулся Гарланд.
Меня резануло ножом по сердцу от его улыбки. Так еще он ни разу не улыбался. Так светло и тепло. Почему он не улыбался так раньше? Чтобы я стала счастливой? А сейчас у меня времени на счастье почти не осталось.
— Значит, все дело в красоте, — промолвила я надтреснуто. — Во внешности. Если бы Мирмекс была страшна как смертный грех, ты бы не стал ее красть, а просто подал на нее в суд.
Ангел-city усмехнулся, спрятав усмешку за бокал с вином.
— Если бы Мирмекс была страшна как смертный грех, я бы понял ее поступок и простил, — услышала я его голос, сделавшийся далеким. — Простил бы, потому что она — удивительный фотограф, умеющий находить душу сущего. Но…
Пауза.
Я напряглась, чувствуя, как капелька пота покатилась по оголенной спине.
— Но Мирмекс оказалась чересчур красива, чтобы ее можно было взять и простить. Красота — всегда наказуема…
Мои заблестевшие глаза вновь наткнулись на прекрасную целогину. Мы с ней — две белые орхидеи.
Обе срезанные…
— Кажется, нам пора в столовую. — Ангел-city легко сменил тему. Я кивнула.
* * *В столовой, почему-то погруженной во мрак, свет не горел, и накрытый стол лишь угадывался по отдельным отблескам.
— Почему здесь темно? — спросила я, настороженно всматриваясь в темноту.
— Потому что я так распорядился. — Гарланд уверенно шагнул во мрак, к столу. — Сейчас зажгу свечу. Она будет освещать нашу трапезу. Одна-единственная.
— Ужин при одной свече? — Я попыталась рассмеяться.
— Да, — Ангел-city щелкнул зажигалкой, и взвившийся крохотный огонек углубил мрак. — Эта свеча— особенная. Она должна сгореть.
— И что случится, когда она сгорит?
— Наступит тьма. Круг замкнулся.
Я прошла в столовую, уселась за стол и уставилась на особенную свечу. В ней не было ничего необычного. Тонкая, бело-золотистая, высотой с женскую ладонь. И света от нее одной исходило слишком мало. Она освещала лишь центр стола. Гарланд на противоположном конце походил на очерченный силуэт. Я не видела его рук, а по эльфскому лицу прыгали блики, искажая благородные линии.
— Этой свече — больше ста лет, — прокомментировал он, подавая мне бокал — другой бокал, с другим вином.
— В самом деле? — Я была по-настоящему удивлена. — Разве такое возможно?
— Отчего бы и нет? Я приобрел ее на одном аукционе пять лет назад.
— И тебе не жаль, что раритет превратится в восковую лужицу? — Я с жалостью взглянула на зажженную свечу.
Она горела в первый и в последний раз.
— Каждая свеча должна когда-нибудь сгореть. — Ангел-city отсалютовал мне своим бокалом. — Пусть даже через сто лет.
Вино имело особенный вкус. Оно обжигало губы, оставляя на них необычное сладкое послевкусие. Это и нравилось мне и не нравилось одновременно. Но вино я продолжала пить.
Дневной разговор, начавшийся на берегу океана, требовал продолжения. Точнее — завершения.
— Ты сказал, что сегодня день, когда меняется линия жизни, — начала я, допив вино. Голова светлела, губы разгорелись от необыкновенного винного вкуса. — Но так и не уточнил, каким же образом. Что может измениться в моей судьбе сегодня? Пламя свечи задрожало, точно до него долетел короткий вздох. Лицо ангела на миг выступило из мрака. Ничего на том лице не отражалось. Секунда — и на него снова опустился темный флер.
— Ты узнаешь о тех изменениях первой. — Гарланд был в своем стиле.
Я тоже.
Поэтому продолжала упорствовать.
— Ладно, а что тогда изменилось в твоей судьбе?
Пламя еще раз затрепетало, превратившись из синего в шафранное. И затем снова в синее. Тени на стене выплясывали сумасшедший канкан.