Ксана (вскакивая). Я всего этого слышать не хочу! Извините меня, Василий Иванович, это пошло! И гадко так говорить о человеке, которого вы только что звали к себе в гости.
Ершов. Барышня, я не виноват. Поживите с мое, сами увидите, что такое жизнь. (Подходит к двери и кричит.) Марина, дура, мерзавка, подавай самовар! (Возвращается.) Надо пойти за ней. Верно, побежала насиловать немецких солдат.
Вдруг вдали раздаются выстрелы. Все вздрагивают и взволнованно прислушиваются.
Когда безлунная ночь, всегда постреливают.
Иван Александрович. Это за красными огнями? Кто-то хотел бежать.
Ершов. Да... Кого-то нет, кого-то жаль. Наши клиенты хоть не стреляли. Мы им не давали оружия. (Уходит.)
Иван Александрович у окна раскуривает папиросу и напевает: «La donna è mobile...» За сценой снова выстрелы. Довольно продолжительная сцена без слов. Иван Александрович напевает все то же, временами затягиваясь и переставая петь. Ксана смущенно уходит. Он с досадой бросает папиросу.
Стук в дверь. Не дожидаясь ответа, входит или, точнее, вбегает Спекулянт. Лицо у него очень взволнованное и расстроенное.
Спекулянт (поспешно). Извините, мы здесь одни? Здравствуйте.
Иван Александрович. Здравствуйте. Что случилось?
Спекулянт. Случилось несчастье. Я вас ввел в страшно невыгодное дело. Но я не виноват, мне так же скверно, как вам... Кошмар.
Иван Александрович (нервно). Да говорите толком.
Спекулянт. Я только что вернулся со станции в нашу корчму. Хозяин меня любит — я ему хорошо плачу, я широкий человек, — он бежит мне навстречу и говорит: «Случилась беда!..» У вас нет валерьянки?
Иван Александрович. Нет... Какая беда?
Спекулянт. Вы помните, этот второй немец, мы с ним вели переговоры. Я ему дал двести рублей задатка и условился, что, Как только он положит мои бумаги к вашим, я ему передам остальные триста. Три дня он к черту пропадал, вчера послал ко мне третьего немца с письмом за деньгами. Я дал триста рублей... Дайте мне, пожалуйста, воды...
Иван Александрович (наливает ему воды. Нервно). Ну и что же?
Спекулянт (пьет). Как это не иметь в доме валерьянки? У вас, верно, не нервы, а канаты... Что, вы думаете, делает этот негодяй? Он подает рапорт коменданту и прилагает эти пятьсот рублей как доказательство. Вы понимаете, чем это пахнет? В военное время,
Иван Александрович (с бешенством). Черт их подери!
Спекулянт. Мало того, этот мерзавец, верно, получил от начальства награду, напился пьяный, как свинья, пришел час тому назад в корчму и еще ругался: «Я им покажу, как подкупать немецкого солдата!..» Кошмар! Я дал хозяину корчмы двадцать пять рублей. В корчму я, конечно, не зашел, а побежал сюда к вам условиться, что показывать. (Хватается за голову.) Что делать? Боже мой, что делать?
Иван Александрович (злобно). Этим мы вам обязаны!
Спекулянт. А чем я виноват? Я хотел проехать на юг, чтобы не умереть с голоду в Питере и чтобы не сидеть в чрезвычайке. Это моя вина? Но теперь не время сердиться. Скажите конкретно, что вы будете показывать. Вас арестуют самое большое через час или через два.
Иван Александрович (подумав). Вы сказали этому унтер-офицеру, что действуете по уговору со мной?
Спекулянт. Разумеется, сказал. Он меня первым делом спросил, не проболтаются ли другие» Я ему ответил, что говорил с вами и что вы будете молчать. Да что они, дети, что ли? Всякий понимает, что я не мог этого сделать без вашего согласия.
Иван Александрович. Значит, вы сказали только обо мне? Об Антоновых ничего не сказали?
Спекулянт. Ни звука. Я с Антоновыми и не имел дела.
Иван Александрович. И не скажете? Ведь они в самом деле тут ни при чем.
Спекулянт. За кого вы меня принимаете? Разумеется, не скажу.
Иван Александрович. Умоляю вас, валите все на одного меня.
Спекулянт. Охотно. Сказать правду, я слышал, что они давно вас в чем-то подозревают. Я вас не спрашиваю ни кто вы, куда вы едете, я ни о чем вас не спрашиваю. Я только хочу знать конкретно: что вы будете показывать?
Иван Александрович (подходит к правому окну). Я ничего не буду показывать. Я постараюсь улизнуть.