Иван Александрович. Может быть, но не наверное... Ксана, миленькая, Вильгельм бежал, рухнула Германия, одна страница истории кончилась, начинается другая, быть может, еще более грозная и страшная. Боюсь, что на этом фоне отойдет на второй план трагедия маленькой Ксаночки Антоновой, которая непременно хочет не так, а законным браком.
Ксана. Вы мне уже это говорили.
Иван Александрович. Разве? Я не мог тебе этого говорить... Ну, хорошо, будем рассуждать серьезно. Вопрос — нет, не вопрос, а проблема — ставится так: я тебя страстно люблю...
Ксана. Это хоть правда?
Иван Александрович. Клянусь бородой Юпитера! Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что я никогда никого так не желал, как сейчас тебя. Клянусь собакой! «Клянусь я первым днем творенья! Клянусь его последним днем!»
Ксана (машет рукой). Это называется говорить серьезно!
Иван Александрович. Возвращаюсь к проблеме. Предпосылка первая: я страстно тебя люблю. Предпосылка вторая: ты меня страстно любишь...
Ксана. Ну, это еще неизвестно.
Иван Александрович (уверенно). Известно! Мне известно... Предпосылка третья...
Ксана (перебивая). А комендант?
Иван Александрович (бьет ее по руке). Вот тебе, гадкая девчонка! Комендант — это были излучения стен дома умалишенных... Но ты мешаешь построению моего силлогизма. Предпосылка третья...
Ксана. Сколько будет предпосылок?
Иван Александрович. Сколько мне будет угодно. Предпосылка третья: я женат и, следовательно, жениться не могу. Что же нам делать? Вздохнуть, пожать друг другу руки и разойтись? Нет, слуга покорный!
Ксана. Мой... (старательно выговаривает) силлогизм другой: предпосылка первая...
Иван Александрович. К черту силлогизмы! К черту предпосылки! Я тебе говорю русским языком: ты будешь моей, и не далее как сегодня.
Ксана. Где же?
Иван Александрович. Это вопрос уже не политический, а технический. Мы его сдадим в комиссию для предварительного обсуждения. В комиссию избираюсь я. Единогласно!
Ксана. Я не голосую.
Иван Александрович. Значит, единогласно, при одном воздержавшемся.
Ксана (вздыхает). Через три недели, как вы сами мило обещали, вы меня бросите. Что я тогда буду делать?
Иван Александрович (сердито). Я не знаю, что будет через три недели. Может быть, через три недели я умру от сыпного тифа. Может быть, через три недели падут большевики, тогда мы вернемся в Петербург и я начну дело о разводе с моей последней женой.
Ксана (недоверчиво). И тогда вы на мне женитесь? Правда?
Иван Александрович. Клянусь бородой Юпитера! «Клянусь паденья горькой мукой и вечной правды торжеством...» Женюсь на тебе в тот самый день, когда восторжествует вечная правда. Ты думаешь, мне дорого стоит жениться? Я с удовольствием женюсь, но быть двоеженцем все-таки как-то неудобно... А скорее всего, ты сама откажешься от меня, когда увидишь, какой я есть персонаж! (Искренне.) Милая Ксаночка, я, в общем, довольно порядочный человек, но только в общем. Я эгоист. Господи, какой я эгоист! Подумать страшно! Я бываю весел, но такого неврастеника, как я, совсем не видел! Не обманываю тебя, честно говорю: брось меня, беги от меня, спасайся от меня!
Ксана. Да вы только что говорили обратное.
Иван Александрович. Я пересмотрел вопрос! Не бежишь? Не спасаешься? Ну, тогда решено и подписано! (Обнимает ее.)
Ксана. Вот тебе и линия Брунгильды.
Иван Александрович (изумленно). Это еще что такое?
Ксана (смущенно). Это говорит комендант фон Рехов. Знаете, у немцев была такая линия укреплений на Западном фронте. Так он говорил, что в душе всякого человека должна быть своя линия Брунгильды... То, чего он не отдаст никогда, никому, ни за что... Он хорошо говорил, лучше, чем я передаю.
Иван Александрович (очень утрированно изображает фон Рехова, с сильным немецким акцентом). «Ф душе фсякого тшелофека толшна пить линия Прунхильты».
Ксана. Совсем он не так говорит... Мне его жаль.
Иван Александрович. Ничего, пусть и он едет в Голландию! Пусть все немцы переедут в Голландию!.. Порядочный дурак этот немец! Фразер! Какой фильм мы с ним разыграли, Ксаночка! Он мне предлагал «жизнь и свободу», если я от тебя откажусь. Да, предлагал устроить мне фиктивный побег в Варшаву! (Смеется.) Вот, значит, и прорыв линии Брунгильды: его долг германского офицера заключался в том, чтобы меня никак не пропускать.