Издалека послышался шум автомобильного мотора. Потом около них затормозил «газик», из машины вышел офицер.
— Это пятая бригада?
— О-о, комиссар приехал, — зазвучали приглушенные голоса.
Кто-то выключил приемник.
— Где товарищ Фыонг, ваш начальник? — спросил комиссар полка.
— Здесь!
Один из людей отделился от группы и вытянулся по стойке «смирно».
— Поезжайте домой, ребята, — мягко сказал комиссар. — Уже поздно, пора ужинать.
— Разрешите доложить!.. Куанг ведь еще…
— Знаю. Завтра все точно узнаем.
Они забрались в машину. Тягач зажег фары и медленно тронулся с места.
Вдруг ночь содрогнулась от чудовищного грохота. По бетонной полосе заметались огненные отсветы. Поблескивая в лучах фонарей, пронесся по ней самолет, молнией взмыл ввысь и растворился в черной бездне. Огни на полосе погасли, и мрак снова окутал окрестность. Где-то высоко-высоко уносилась вдаль огненно-красная точка среди молчаливо мерцающих звезд.
V
Погода испортилась; дождь лил как из ведра вот уже который день. Но летчики «четверки» постоянно сидели на аэродроме. И если хоть слегка прояснялось, они уходили в воздух на своих МиГах.
Прошел слух, что в части скоро произойдут большие перемены. Изучая операции противника, нетрудно было понять, что он стремится сомкнуть кольцо разрушительных бомбардировок и нанести удар по районам Ханоя и Хайфона. Была и другая угроза: плотины. Выпало много дождей, и вода в реках поднялась как никогда. Радио передавало, что американцы бомбили дамбы на реке Ча-ли в Тхай-бинь[14] и плотины на Красной реке ниже Нам-диня[15], неподалеку от моря.
Однажды вечером все наконец узнали толком о предстоящих «переменах»: приказом командования часть летного состава переводилась во вновь сформированный полк. А к ним поступало пополнение из пилотов, только что закончивших училище. Это коснулось и «четверки». Бан получил повышение и переводился в новую часть командиром эскадрильи. Шау был назначен вместо него помощником командира эскадрильи, А к Лыонгу взвено должен был прийти новичок.
Собрание закончилось, и ребята из «четверки», громко переговариваясь, вышли из зала. Они столпились вокруг Бана и других уезжавших, острили, обменивались новостями.
— Счастье, Бан, что твоя «половина» успела навестить тебя до отъезда!
— Такая моя судьба! Хозяйка у меня хоть на вид и простовата, а чует издалека, когда что-нибудь предстоит. И сразу — тут как тут!
Все дружно расхохотались. Не было человека в эскадрилье, который не знал бы жену Бана. Ребята ее любили.
Их поженили еще в детстве, согласно старинному обычаю, принятому у них в деревне. В молодые годы Бан был бедняком, оборванным и темным, но потом пошел учиться. Учился долго и даже ездил за границу. Он и сейчас еще мужчина хоть куда! А жена выглядела старше его. На лице ее оставили след годы, прожитые без мужа, когда надо было самой и работать, и присматривать за детьми, держа, как говорится, весь дом на своих плечах. С тех пор что Бан служил в полку, она приезжала несколько раз, оставаясь иногда и на неделю. При виде мужа лицо ее озарялось; на щеках появлялся румянец, глаза блестели, и она казалась моложе и краше собою. Всякий раз она появлялась нагруженная гостинцами и баловала ребят когда курятинкой, когда бананами, крушиной или плодами нян и ваи[16] — «дарами своего сада».
— Жаль, конечно, Бан, что ты уезжаешь. Но самое обидное — не видать нам теперь угощения!
— Слушай, а ведь твоя жена обещала просватать за нас своих племянниц!
— Ну, хватит, ребята, скоро отбой.
Лыонг и Шау вернулись в свою комнату. Они опустили накомарники и разобрали постели, но спать еще не хотелось. Шау решил напоследок попить чаю и возился с термосом и заваркой.
— Опять дождь заладил на всю ночь, — сказал он, — никак не уснешь: тоска по дому одолевает. Недавно получил письмо оттуда[17], от моего старого друга. Когда ханойское радио впервые передало, что наши истребители сбили американцев — он в это время сидел у включенного приемника и обедал, — он поперхнулся, бросил чашку и палочки, вскочил и, не помня себя, выбежал из дому…
Со двора, где давно уже не было ни души, послышались звуки аккордеона. Неунывающий Тоан вдохновенно разыгрывал «Песню швеи». Лыонг поймал себя на том, что невольно прислушивается к веселой бесхитростной мелодии. Шау, ссутулясь, сидел на краю кровати с чашкой чая в руке; взгляд его устремлен был куда-то вдаль. Вдруг он громко рассмеялся: