— Вы еще не спите, Констанция Владимировна?
Увлеченная творчеством госпожи Жорж Санд, старушенция ойкнула и едва не выронила книгу.
— Господь с вами, Николя! Вы меня напугали.
— Простите, — сказал Николай Иванович и подошел к столу, где стояло эмалированное ведро с водой и рядом с ним кружка.
— Ваш патрон разыскал вас? — басовито спросила старушенция.
— Да, я только от Захара Матвеевича. — Николай Иванович жадно выпил из кружки воду.
— Поздно, однако. — Старушенция закрыла книгу. — Если помните, Николя, мы договаривались, что вы будете возвращаться не позже одиннадцати.
— Так получилось, Констанция Владимировна, — вздохнул Николай Иванович.
Он снимал комнату в ее доме уже четвертый год. Ровно столько, сколько здесь жил.
— Я с удовольствием пущу вас на постой, — сказала она Николаю Ивановичу, когда он по совету школьной технички пришел к порогу Констанции Владимировны. — Человек в доме — радость для одинокой старушенции. Особенно осенью и зимой. В горах темнеет так рано.
Верно… Осенью гуляли дожди, и тучи примерялись к горам с утра до ночи. Ночью тоже. Но тогда густела тьма и было видно, как четкие линии вершин и склонов исчезают в темно-сизой густоте, будто тело под покровами одежды.
Мутные, желтого цвета ручьи сетью охватывали горы. Поздняя осень пахла прелыми листьями остро и сильно, так пахнет бензином асфальт в жаркую летнюю пору.
Но иногда, вдруг, сразу, небо раскалывалось от выпрыгнувшего солнца и в ноябре — декабре вновь возвращалось лето. И вечера тогда стояли прекрасные, лунные, будто в июле.
— У вас что-то с селезенкой? — заботливо спросила старушенция.
У Николая Ивановича никогда не болела селезенка, он вообще не знал, что это такое и где она находится. Но Констанция Владимировна почему-то очень беспокоилась по поводу этого органа. Она даже однажды сказала:
— Вам надо обязательно жениться, Николя. Иначе вы хлебнете бед с селезенкой.
Констанция Владимировна выходила замуж дважды. И, судя по всему, здоровье у нее было вполне хорошее. Последний брак ее с вдовцом-джигитом оказался непродолжительным. Как говорят на Востоке, простившись с этим миром, супруг оставил Констанции Владимировне в наследство пятикомнатный дом с громадной террасой, со старым, но щедрым плодоносящим садом.
— Я не могу пожаловаться на здоровье. — Николай Иванович поставил кружку на клеенку рядом с ведром, вода в котором была такой холодной, что это чувствовалось даже через эмаль. — У меня совсем другие неприятности.
— И все равно не надо расстраиваться. Ne sait qu’est bien qui mal n’essaie.
Родившаяся еще в прошлом веке, Констанция Владимировна была дочерью русского морского офицера. Училась в Париже, в Женеве… По-французски говорила так же, как по-русски… Но старость есть старость. И потрясающе часто Констанция Владимировна забывала, что обожаемый ею Николя не владеет французским языком, как не владеет и немецким, который все-таки учил в школе ив институте.
«Не вкусив горького, не видать и сладкого».
Николай Иванович мог бы только кивнуть в ответ на эту пословицу, произнесенную по-французски. Но он не кивнул, потому что не понял. Он сказал удрученно:
— Вот, покойник объявился.
— Где? — шепотом спросила Констанция Владимировна и окаменела.
— Я не так выразился. — Николай Иванович положил руки на перила. Внизу горстями были разбросаны огни поселка. — Сержант, об отделении которого я писал в нашей газете, совсем не похоронен у горы Мудрой. Он жив.
— Это же очень хорошо, — обрадовалась Констанция Владимировна, которая не могла выносить никаких разговоров о покойниках.
— Хорошо, — тихо согласился Николай Иванович. — Хорошо и печально. Искажен факт. Введены в заблуждение люди. Мы принимали ребят в пионеры у обелиска на горе Мудрой, а вот теперь… Может, это совсем не тот обелиск, у которого следует давать клятву.
— Не казните себя, Николя, — обычным, нормальным голосом — уверенным, басовитым, произнесла Констанция Владимировна. — Разве там не было боя?
— Бой был. Однако сержант утверждает, что отделение погибло потому, что их предали.
— Кто же это мог сделать?
Николай Иванович устало вздохнул. В глазах его появилась тоска. И ресницы словно стали длиннее.
— Чепуха какая-то. Не верю я этому сержанту.
— Правильно, — кивнула старушенция. И тихо произнесла: — Владимир Ловиков…
Он много раз рассказывал ей про ефрейтора Владимира Ловикова, которого никогда не видел и не мог видеть, потому что разминулись в жизни они ровно на четыре года — Николай Иванович родился в сорок шестом, а Володя Ловиков погиб осенью сорок второго, — но Ловиков был фронтовым другом отца Николая Ивановича и даже земляком. И отец чтил память своего друга. И приехал сюда после войны на жительство во многом потому, что здесь, в горах под городом Туапсе, навеки остался Володя.