Селиверстов тоже кивал головой и смотрел на Николая Ивановича с тревогой.
— Когда тетя скончалась? — спросил Николай Иванович.
— Девять дней вчера по-соседски отметили, — скорбно ответил Селиверстов.
— Чего так поздно сообщили?
— Без меня то случилось. Я в больнице лежал… Я эт последний год все больше по больницам, — тоскливо признался Селиверстов. Помолчал, о чем-то думая, потом быстро продолжил: — А кроме меня, тут и адреса твоего никто не знает… Да ты спи… Утром поговорим, утром…
Ночью Николая Ивановича несколько раз будил яростный собачий лай, громыхала о будку цепь, но через минуту-другую вновь занималась тишина. Даже ветер не пел в трубе и не скреблись под полом мыши.
…Перед завтраком Селиверстов, небритый и, быть может, оттого имевший вид старческий, угрюмый, словно через силу спросил:
— Ты как, деньгами богат?
— Нет, — честно признался Николай Иванович.
— Что ж эт? Казна мало платит иль страсти к ним не имеешь?
— Казна платит столько, сколько положено, — неохотно ответил Николай, ощупывая шишку на голове. Сморщился болезненно.
— А все-таки? — Селиверстов указал рукой на стул с высокой деревянной спинкой, которую красили когда-то лаком, но теперь лак во многих местах осыпался, и дерево было в малых и больших пятнах, точно уличная пыль, когда по ней стучат первые капли дождя.
— Живу, как все, — Николай Иванович опустился на стул. — Занимаюсь любимым делом.
— Эт хорошо. — Селиверстов подвинул ему графинчик.
— Нет, нет, — запротестовал Николай Иванович. — Голова раскалывается.
— Ты прими стаканчик. Прими… Оно и полегчает, — Селиверстов говорил безучастно. Похоже, думая о чем-то другом.
Бабка Ядвига возле печи с напряжением, прописанным на лице белыми красками, стояла неподвижно, словно ожидала событие непростое, значительное.
— От чего умерла тетя? — спросил Николай Иванович без любопытства в голосе, потому что был уверен, Селиверстов ответит: «От удару», поскольку давление у Марфы Сысоевны всегда вызывало беспокойство, о чем в письмах своих она сообщала непременно.
— От угару, — глухо ответил Селиверстов и хлопнул о стол ладонью так ожесточенно, что глиняная солонка подпрыгнула, будто живая, и соль белым инеем легла на чистые доски стола.
— От удара? — переспросил Николай Иванович, полагая, что ослышался или Селиверстов оговорился.
— Нет, — покачал головой Селиверстов; морщины уныло собрались над его переносицей, и он потер лоб, будто видел их. — В том-то и дело, что от угару…
— Сырости упокойница боялась страсть как, — сказала бабка Ядвига и облизала губы.
— Засыпала она на ночь печку углем, а дымоход, он у нее с приветом был… — Селиверстов замолчал, потом сказал, не раньше, чем через минуту, словно набравшись духу: — Я ей говорю: дымоход у тебя, Марфа, не того. Она в ответ: сам ты не того. Упрямой силы была женщина.
— Вы не знаете, получила она мою телеграмму?
— Какую? — удивилась бабка Ядвига.
— Я посылал с полмесяца назад, — сказал Николай Иванович.
— Про телеграмму Марфа не сказывала, — с сомнением в голосе ответила бабка Ядвига. — Или сказывала… К Новому году телеграмма, что ли?
— Ну брось ты, мама, — поморщился Селиверстов. — До Нового года еще дожить надо.
— Не помню, — призналась бабка Ядвига. — Чего-то сказывала, а чего — не помню…
Тогда дул ветер. Гнал вдоль гор облака. И было ощущение, что дождь пойдет с минуты на минуту. Облака держались друг за друга, однако не заволакивали небо сплошь, синева проглядывала в узкие и широкие окна. И окна эти плыли, точно на корабле. Только у корабля этого не было ни кормы, ни палубы, ни конца, ни края…
— Вы обещали сводить меня на перевал, — сказала Светлана. Так простодушно и наивно мог сказать только ребенок: «Папа, ты обещал мне купить мороженое».
— А если пойдет дождь? — спросил он.
— Мы возьмем палатку.
— Я хотел пригласить с собой школьников. На всех палатки не хватит.
— Мы можем пойти вдвоем. Или вы боитесь, что нас съедят волки?
— Зубы есть не только у волков. А главное — языки.
— Знаете, почему я никогда не вышла бы за вас замуж?
— Знаю, — ответил Николай Иванович.
— Нет, нет, нет… Вы не широкий человек. А жизнь, между прочим, не научная проблема. В ней нельзя быть узким специалистом.
…Луна купалась в реке. Сидела на мокрых камнях. Прыгала с двухметрового обрыва вместе с брызгами и потоком, ныряющим вдруг в темноту, под ореховый куст, где уже глядела сны тишина. И вода в черноте плыла такая плотная, что звезды на ней покачивались, словно лодки.