Гонцов ловко вынул бутылку из противогазной сумки, подбросил на ладони, явно любуясь. Жидкость колыхнулась беззвучно. И солнце сверкнуло в ней весело, дерзко.
— Я специально издал приказ по дивизии, категорически запрещающий личному составу автослужб подвозить на машинах гражданское население.
— Так там женщины, детишки…
— Шестого августа к шоферу из артполка напросились две женщины, подложили толовую шашку — и… бывай здоров! Хорошо, что он вовремя спохватился.
— Ну и как?
— Да никак! Разобрались — и под трибунал его.
Жора вздохнул, почесал затылок.
— Вам же не раз твердили, что значит в боевых условиях бдительность… И потеря времени. Даже если ты вез честных людей, все равно останавливал машину, грузил вещи… Опять останавливал, разгружал вещи… Там — три минуты, здесь — три минуты. За шесть минут можно проиграть бой и потерять тысячи людей. Теперь понимает» почему твой поступок — воинское преступление?
— Мы же не проиграли, — тихо возразил Жора.
— Еще неизвестно. — Гонцов перехватил бутылку за горлышко и швырнул на дорогу.
Стекло звякнуло глухо, словно ойкнуло. Жидкость расползлась по камням и пыли темным овальным пятном.
— Зачем? — сипло произнес шофер. — Лучше бы себе взяли, товарищ полковник.
Но Гонцов смотрел мимо Жоры, на дорогу. Там показались другие машины. Они тоже везли патроны.
— Все ясно? — спросил Гонцов, присматриваясь к машинам.
— Так точно, товарищ полковник.
— Еще один такой случай — и под трибунал.
Яблок в Георгиевском Степка увидел много. Сквозь листья — на закате они какого угодно цвета, только не зеленого — проглядывали крупные, величиной с хороший кулак, белые и розовые плоды. Ветки, отягощенные и неподвижные, пригнулись к земле, встречавшей их высокой, раскидистой травой.
Сразу же за поворотом, когда горы вдруг осунулись назад, уступив место широкой долине, воздух стал свежим, как на рассвете. Высохшее русло речки, словно дорога, мощенная булыжником, делила деревню надвое. В небольшой запруде, сложенной из камня, купались ребятишки. Вспугнутые утки недовольно галдели на берегу, трясли перьями, роняя капли.
Солнце еще подсматривало из-за горы. И мокрые простыни, перекинутые через проволоку, и стекла в домах, мелькающих в глубине садов, и вода в ведрах, которые несла на коромысле женщина, — все имело багровый, тревожный оттенок.
Они приехали к Софье Петровне, которая работала в столовой вместе с Ниной Андреевной, но была родом из Георгиевского. У нее там жила дочь, муж, мать, несколько снох, свояков. Она рассказывала, что Георгиевское не бомбят, что там тишь и благодать. Много яблок. И уговаривала Нину Андреевну укрыться от бомбежек в деревне.
Однако еще в пути Мартынюки слышали далекие, раскатистые взрывы. И это насторожило. И тоска по брошенному дому сделалась острее.
Вышедшая навстречу Софья Петровна, горестно качнув седеющей головой, сказала:
— Кривенковскую бомбили. Там эшелон на путях… Теперь взрывается…
Софья Петровна — высокого роста, широкая в кости, что было особенно заметно благодаря цветастому открытому сарафану, — подхватила узел с постелью и чемодан, несколько раз проговорила: «Я рада вам, рада». Однако не могла скрыть глухой тревоги и озабоченности.
Георгиевское теперь больше походило на военный лагерь, чем на маленький, затерявшийся в горах поселок. В садах под фруктовыми деревьями ходили солдаты, стояли орудия, санитарные машины, дымились походные кухни. Кое-кто из красноармейцев, намаявшись за день, спал прямо на траве, не выпуская из рук оружия. У одних под головами лежали скатки, у других — зеленые каски.
— Мои родичи имеют испуганный и даже какой-то пришибленный вид, — говорила Софья Петровна, ведя их к дому по узкой, пролегающей через сад тропинке. — Боятся бомбежек. А нам не привыкать, не такого в Туапсе насмотрелись…
Любаша не без ехидства заметила:
— Я не любопытная. Я могла бы и в Туапсе остаться. Мне все равно, как будут Георгиевское колошматить…
— Прикуси язык, — сказала мать, — может, никакой бомбежки и не будет. Может, немец вообще не знает, что Георгиевское существует на белом свете. Люди в Туапсе годами живут, а про Георгиевское слыхом не слыхали. А с Германии его и подавно не видать…
— А карта на что? — возразила Любаша.
— Откуда у него наши карты? — вмешалась Софья Петровна. — Взрослая девушка, а глупости говоришь! Они про нас ничего не знают… А Туапсе бомбят, раз он на глобусе имеется. Я бы всякие там глобусы запретила делать! — Софья Петровна боялась, что Любаша окажет дурное влияние на ее дочь Нюру.