И теперь ему снова вернули его свободу, и всю его бессмысленность, и унижения, с которыми он жил.
Саймону снова стало страшно.
Еще эта женщина – она была отвратительна. Нужно будет украсть часы и бежать – решил Саймон. А пока – можно оглядеться.
Как же он устал…
Саймон вышел на Храмовую площадь в числе последних. Он не хотел оборачиваться и смотреть на сам храм, хотя этот вид всегда завораживал его.
Центральная площадь Города буквально кишела людьми; солнце давно миновало зенит и висело теперь над серой стеной, окружавшей колонию. Пробравшись сквозь толпу, Саймон побрел в сторону Желтой улицы: возможно, его одежду не успели еще выкинуть.
Чтобы попасть на Желтую улицу, которую и улицей-то назвать можно было с трудом, нужно было свернуть с чистого широкого проспекта, связывавшего Храм и Южный Город, в неприметный проулок между посудной лавкой и жилым домом, пройти насквозь грязную темную арку и оказаться наконец на тихой, глухой площади, примыкавшей к городской стене. Вот и вся улица – одна площадь, по краям которой теснилась дюжина трехэтажных бедняцких бараков. Света здесь постоянно не хватало: серый пятачок земли со всех сторон был зажат тенями от домов, и в часы, когда солнце только поднималось к полуденной своей вахте, тень от стены создавала полумрак.
На первом этаже дома Саймона встретила Катерина, фамилии которой он не знал. Тихая, замкнутая девушка с короткими русыми волосами и крохотным мышиным личиком никогда не нравилась Саймону, но сейчас, встретив ее, он неожиданно обрадовался ей.
– Катерина… – тихо позвал он, подходя ближе.
Девушка стояла к нему спиной, читала Писание – книгу, составленную первым настоятелем Храма по памяти и экземплярам священных книг со старой Земли, когда стало ясно, что связь с домом потеряна. Книга скорее представляла собой исторический анализ, чем самостоятельный трактат.
– Саймон? Ты! Тебя отпустили, но… как? – От неожиданности она растерялась.
Раньше они редко общались друг с другом. Саймон не любил девушку за ее участие ко всем, и особенно за то, что она однажды предложила устроиться ему дворником и охранником на свечной завод Ильи Ларина, приходившегося освободившей Ясмине мужем.
– Меня оправдали. Сказали, что я этого не делал, – соврал Саймон.
– Как хорошо! – восторженно воскликнула Катерина и замолчала. Видно было, что ей стало неловко за проявленные эмоции, но при этом выражение лица у нее изменилось – стало более спокойным.
– Что такое? – спросил Саймон.
– Нет, нет, ничего. Я просто рада. Правда рада, что тебя отпустили. Но твои вещи… – Тут она снова погрустнела. – Их раздали, все. Даже одежду. И в комнату уже жилец новый въехал. Мы не думали…
– Ничего не осталось? Совсем ничего? – Последняя надежда рухнула.
Катерина покачала головой.
– Ну а слышно что-нибудь? – неуверенно спросил Саймон.
Разговаривать им было больше не о чем, – прожив в одном доме несколько лет, они плохо знали друг друга. Саймон только слышал, что Катерина попала когда-то давно в какую-то плохую историю, связанную с ее сестрой. По слухам, они что-то украли, но сестра бросила ее и сбежала куда-то на юг, подальше от полиции. А всю вину едва не свалили на Катерину. Каким-то чудом девушка выпуталась из этой истории.
– О чем ты говоришь? – переспросила Катерина.
– Наверняка соседи меня обсуждали. И вообще – кто и чем живет в Городе?
Катерина покраснела.
– Не знаю, не слушаю я их, – твердо сказала она.
– Почему? Ты же в Храме работаешь – всегда свежие слухи рассказывала. – Саймон был удивлен такой ее переменой.
– Нет, тебе показалось.
– Я пойду, наверное, – сказал наконец он, когда молчание затянулось, и внезапно даже для себя усмехнулся, – не знаю куда и зачем, но… пойду.
– Постой, я могу поискать тебе работу, хочешь? – встрепенулась девушка. – Помнишь то место, у Ларина? Я могу договориться…
– Нет, спасибо. – Саймон покачал головой. – Я уже нашел себе работу. Не дворником даже.
Сказал, а самому тут же стало противно. Он смешно дернул головой на прощание и выбежал из дома.
Снова он оказался на Желтой улице. Саймон чувствовал, как они – старые и страшные дома с крохотными вонючими комнатами, общей кухней на каждом этаже и огромной душевой на первом этаже – смотрели на него со всех сторон.
Прочь, прочь от затхлости и пыли этого места, сквозь длинную арку обратно на проспект, в толпу людей!