— Надеюсь, вы будете друг с другом счастливы, — услышал Ник свой собственный голос.
— А вот и она!
По невысоким ступенькам, крытым красным ковром, шла к ним девушка в жемчужной блузке и длинной черной юбке, узкой, строгой, из какой-то тяжелой и жесткой материи. Поднимаясь по лестнице, она придерживала юбку обеими руками, словно на каждой ступеньке делала реверанс. Лицо у нее было спокойное и серьезное.
— Это Мартина, — представил ее Уани. — Мартина, познакомься, это Ник Гест, мы с ним вместе учились в Вустере.
Так он все-таки помнит его имя! Благодарно улыбнувшись Уани, Ник пожал холодную руку Мартины, почувствовал, что его рассматривают с легким подозрением — старый друг жениха, из неизвестного прошлого, кто знает, что за тайны их связывают…
— Очень рад с вами познакомиться. Примите мои поздравления, — сказал Ник, на слове «поздравления» ощутив какое-то мазохистское удовольствие.
— О, большое спасибо. Значит, Антуан вам уже рассказал?
Ее французский акцент напомнил Нику об интернациональных — французских и арабских — корнях самого Уани, отпрыска миллиардеров-космополитов, случайно осевшего в Оксфорде над переводами с англосаксонского и курсовыми по Драйдену. По-настоящему его звали Антуаном; в детстве он не умел правильно произносить это имя и называл себя Уани — так и повелось, и в Оксфорде его так называли все однокашники.
— Вы, наверное, очень счастливы.
Мартина улыбнулась и промолчала. Ник вглядывался в ее широкое бледное лицо, отыскивая в нем признаки триумфа, который непременно ощущал бы сам, будь он обручен с Уани.
— Мы идем к себе, — сказал Уани, — а потом спустимся вниз и попрыгаем под музыку.
— Ну, положим, прыгать будешь ты, — так же спокойно и серьезно возразила Мартина.
Нику показалось, что она не позволяет себе улыбаться, чтобы походить на взрослую. В сущности, ей и ни к чему демонстрировать свою радость: она счастлива тем прочным, устойчивым счастьем нераздельного и неоспоримого обладания, на которое Ник не вправе надеяться, о каком не может даже мечтать.
Ему захотелось выйти на воздух, однако, спустившись в холл, он увидел, что гости, гулявшие в саду, со смехом и визгом мчатся обратно в дом. С темного ночного неба неслышно падал дождь; капли сверкали и искрились в лучах огромного шарообразного фонаря. На аллее, перед «Даймлером», сидели двое шоферов, болтали и смеялись при свете фар, поджидая хозяев. Рядом стоял «Мерседес» Уани с откидным верхом и загадочным номером «КТО 6».
— Ладно! — крикнул кто-то сзади. — А теперь пошли танцевать!
Нестройный хор голосов ответил на это предложение согласием.
— Ура! Танцы! — совершенно пьяным голосом взвизгнула какая-то девица.
Заметив Ника, она откровенно уставилась на него, мучительно соображая, кто он такой.
Компания ввалилась обратно в столовую, где прислуга быстро и бесшумно собирала со столов посуду.
— Кто знает, где тут у них дискотека? — громогласно поинтересовался тот парень, что первым предложил танцевать.
— В курительной комнате, — громко сообщил Ник, радуясь, что оказался обладателем полезного знания — Мальчик-с-пальчик, знающий дорогу.
Толпа шумно потащилась за ним; пьяная девица хохотала, взвизгивала и восклицала: «В курительной комнате, слыхали? Танцы в курительной комнате!» — словно это было невесть как смешно.
Лондонский приятель Тоби уже наладил светомузыку, и бесчисленные картины со скаковыми лошадьми первого барона Кесслера то освещались лампами разных цветов, то снова погружались во тьму. Большинство гостей начали танцевать сразу, немного скованно, но с твердой решимостью повеселиться. Ник прислонился к стене с таким видом, словно и сам в любой момент готов ринуться в пляс, постоял так немного, повернулся и, покачивая головой в такт музыке, выскользнул из зала. Играли «Every Breath You Take» — хит времен его последнего семестра, и от этого на Ника накатила внезапная грусть.
Он почувствовал себя одиноким, забытым, чужим на этом празднике, который изначально должен был стать и его праздником. В тусклом коридоре одиночество обрушилось на него с такой силой, что на мгновение Ник почти запаниковал, не понимая, куда теперь идти и зачем идти, если он всем и всему в этом доме чужой. Из открытой двери библиотеки лился свет и доносились голоса, и Ник двинулся на свет. Он различал сочный баритон Джеральда (слова сливались в невнятное гудение), взрывы смеха и чей-то возглас: «Ну нет, Маргарет никогда такого не сделает!» Ник остановился на пороге ярко освещенной комнаты; на миг он ощутил себя не захмелевшим студентом, а ребенком, что, не в силах заснуть, бредет к дверям гостиной и любуется украдкой на недоступный ему взрослый мир, мир обнаженных плеч, раскрасневшихся лиц и сигарного дыма. Рэйчел поймала его взгляд, улыбнулась, и Ник вошел. Джеральд — он стоял, расставив ноги, словно греясь, перед пустым камином — помахал ему рукой и воскликнул: «А, Ник!» — но гостей здесь было слишком много, и представления по форме не вышло: все просто обернулись, равнодушно посмотрели на Ника и вернулись к своим разговорам.