— Хабкэни…
— Что вы сказали? — неприязненно переспросил Машу плешивый.
Не ее дело. Это было не ее дело. Пусть плешивый дядька сам разбирается. Она вдруг вспомнила, как бабушка объясняла ей в детстве: когда видишь на дороге раздавленного голубя, трогать его не надо. Надо просто сказать: «Тьфу-тьфу-тьфу три раза, не моя зараза, не я довела, не мои дела». Старуха напротив была как раздавленный голубь. Не ее зараза. Тьфу-тьфу.
— Ничего, — ответила Маша.
— Но вы же к нам обращались?
— Нет. Не к вам.
— Мария Йомдина! — донеслось наконец из динамика. — Пройдите, пожалуйста, к консулу.
Она прошла, сжимая влажными пальцами файл с документами и с отвращением понимая, что едкий запах пота, который все эти часы окутывал ее ядовитым облаком, — это все-таки от нее, а не от кого-то из ее соседей по отстойнику.
Консул оказался смуглой высокой женщиной с нарисованными бровями, большими цыганскими серьгами и одесским выговором. Она почему-то сразу стала называть Машу «госпожой». В кабинете ее царил идеальный порядок, за исключением небольшого закутка, отделенного невысокой решетчатой загородкой. В закутке были беспорядочно свалены коробки с бумагами, детские раскраски и зарядки от мобильников. В груде хлама, увлеченно сопя и тихо побулькивая на своем языке, возилась девочка месяцев десяти. Тоже смуглая и очень похожая на консульшу.
— Ну так и зачем вы ко мне пришли, госпожа… — консульша сверилась с анкетой, — Мария Петровна Йомдина?
— Как зачем? — смутилась Маша.
Ребенок за загородкой распотрошил одну из коробок и, возбужденно подхо-хатывая, принялся рвать лежавшие там бумаги. Очень похожие на чьи-то заполненные анкеты.
— Там, может быть, что-то важное? — Маша кивнула в сторону коробок.
Консульша раздраженно покосилась за загородку, но ребенка не одернула. Звякнув серьгами, повернулась обратно к Маше.
— Госпожа! Я разве задала вам непонятный вопрос? Вы пришли в консульство Израиля, заполнили анкету на ПМЖ, а теперь сами не знаете, зачем вам там жить?
— Нет, я знаю… — Маша окончательно растерялась. Она, конечно, заранее готовилась ответить, почему она хочет уехать в Израиль. Готовилась рассказать полуправду. Не всю правду. Про то, что ей срочно требуется лечение и что именно в этом заключается главная причина ее «побега», она бы не стала рассказывать. Зато про дедушку, благодаря которому она с раннего детства воспринимала эту страну как место, где возможно любое чудо, где всегда светит солнце, шумит море, лопаются спелые фрукты и звучат прекрасные песни, — это бы она рассказала. Про то, что для нее это с детства — страна-мечта. Страна-убежище. Страна-счастье. Еще про то, что российское общество кажется ей недостаточно человечным. Она не чувствует себя здесь своей, так она собиралась сказать. Возможно, она бы даже сказала, что медицинская система в целом в России не очень гуманна, в Израиле куда лучше. Таков был план ответа на вопрос «Зачем вам в Израиль?». Когда она мысленно репетировала разговор с консулом, ей представлялось, что это будет своего рода доверительная беседа с человеком одной с ней крови. С пожилым печальным евреем, годящимся ей в отцы. Она не ожидала этой сварливой, хамской манеры. Не ожидала этой громкой, восточной женщины, похожей на рыночную торговку.
— …Хорошо, госпожа Йомдина. Будем, считать, что вы знаете, зачем вам в Израиль, но мне сказать не хотите. Ваше право. А мое право, как вы понимаете, отказать вам в визе.
— Но я хочу сказать. Дело в том, что я с детства…
— Госпожа! Я не могу потратить на вас одну все свое время. Перейдем к вашим документам. Кто из ваших родителей еврей?
— Мать. Она наполовину еврейка.
— А отец ваш?
— Русский.
— Родители живут вместе?
— Нет, они даже не были в браке.
— Вы взяли фамилию матери.
— Да.
— Будьте добры, ваше свидетельство о рождении.
Маша дрожащими руками выковыряла из прозрачного файла свидетельство и положила перед консульшей.
— Что ж. Раз отец не еврей, пойдем по линии матери. Да, госпожа Иомдина?
— Да.
— И по материнской линии у вас евреем является кто?
— Дедушка. Отец моей матери.
— Замечательно. Таким образом, вы претендуете на репатриацию в Израиль как кто?
— Как еврейка? — растерялась Маша.
— Нет, госпожа. Вы должны тут очень хорошо понимать. Вы претендуете на репатриацию и гражданство как внучка еврея. Но ваши дети на гражданство уже не имеют права.
— У меня нет детей.
— Вам тридцать восемь лег и у вас нет детей? — консульша бросила взгляд за загородку, и в голосе ее прозвучало непонятное торжество.