Он поднял взгляд, опоздав на мгновение, уловил лишь блеск летящей пепельницы, радужное сияние ёлочной гирлянды. Он был быстр, успел нажать на курок; револьвер выпалил, тихонько кашлянув, со стенки посыпалась штукатурка и обломки бетона. Револьвер на паре метров сносил на добрые полметра вправо и вверх, мама Корлеоне всегда любила делать покупки на распродажах.
Пепельница трахнула Санту в лоб и рассыпалась на мелкие осколки. Еще до того, как те упали на пол, девочка рванула в сторону. Лишь бы добежать до дверей, выскочить на лестничную клетку... Грохнулась навзничь, попробовала вскочить.
Он стоял над ней, снизу выглядел огромным. По худому лицу стекала кровь из рассеченного лба. Шапочку с помпончиком где-то потерял и теперь выглядел как вылитый Осама.
- Не хотела по-доброму, будет по-плохому, - глухо произнес он. – Теперь будет в пузико, в желудочек или там в печеночку. Сказать ничего не успеешь, умрешь еще до того, как тебя найдут. Но не скоро...
Он поднял револьвер. Аня уже хотела закрыть глаза, как вдруг...
- Э, на это меня не обманешь, - смех прозвучал словно сдавленный хрип. – Только не на эту древнюю штучку, только не на взгляд за мою спину. Нет там нико...
Фонтан крови вырвался из груди Санта Клауса, вместе с обломками кости хлестнул по лежащей девочке. Ее крик утонул в грохоте очереди; комната, вместо запаха расплавленного воска, заполнилась смрадом пороха. В звон колокольчиков ворвались звучные удары падающих на пол гильз.
- И что ж ты, блядюга, знаешь про то, как убивают, - сказал кто-то. Николай еще стоял, но колени под ним уже подломились. Он упал рядом с Аней, рядом с ее лицом. Она могла глянуть прямо в глаз, сейчас уже мертвый и пустой. Узкие губы приоткрылись, струйка крови потекла на серебристую бороду.
Казалось, что это длилось очень, очень долго, прежде чем смогла подняться. Потому же этого не помнила. Первое, что впоследствии могла призвать из памяти – это полноватый мужчина с румяными щеками, в красной шапочке с помпончиком, с серебряной бородой, с прозрачными, синими глазами.
Синими и холодными.
Красная шуба, отороченная белым мехом, была раскрыта. Из-под нее выглядывал ствол с характерной газовой трубкой. Калаш.
- Ты кто такой, холера ясна? – спросила Аня, когда уже могла выдавить из себя эти несколько слов.
Незнакомец усмехнулся.
- Меня зовут Мороз, - ответил он. – Дедушка Мороз.
Он нежно гладил ее по голове. Сейчас ее трясло, на ногах устоять не могла. Губы, выгнутые подковкой, дрожали, словно у обиженной девочки. Которой, по сути своей, она и была.
Дед гладил ее, и в этом не было ничего от липких прикосновений дядьки – педофила или других дядюшек, что были раньше. Вдруг ей захотелось прижаться к широкой груди, выплакаться. Вдруг он застыл.
- Знаешь, я ведь не Пиноккио. Не деревянный, - пояснил тот, видя брошенный искоса, любопытный взгляд. Поднялся. -Давно уже хотел достать сукина сына. Уж слишком он расходился, особенно, когда у нас настали тяжелые времена. Привлекли этого, МакДональда, а теперь еще и этого. Ну, тем не менее, удалось, благодаря тебе.
- Благодаря мне? – спросила, уже начиная успокаиваться.
- Ну да! А ты молоток! Придержала его, так что я смог успеть.
Аня встала. Он не был высоким, могла заглянуть прямо в синие глаза.
- А ты тоже молоток, - заигрывая, сказала она. – Где научился так стрелять?
Тот смешался, непонятно, то ли под ее взглядом, то ли услышав вопрос.
- Афганистан, - буркнул через пару секунд. – Знаешь, когда ты без работы, так за разные вещи берешься. А моджахедов в тюрбанах я не любил, они подарков не дарят.
Он закрутился на месте, улыбнулся. И когда так вот прищурил глаза, то выглядел точь-в-точь как добродушный Дедушка Мороз на новогодней елке для детей членов профсоюза.
- Ну да, подарки... – опечалился он. – Черт подери, я же обязан тебе чего-нибудь дать, только понимаешь, когда идешь на операцию, мешка не берешь... Ладно, пускай будет три желания.
Целых три, подумала Аня. Или всего лишь три...
Ковер-самолет, на котором улечу из этой долбаной малины. От всей этой вони, зассанного подъезда, одних и тех же фильмов. И от дядек.... Ладно, это будет первое...
Хотя... Этот еще не из самых противных, бьет редко, да и попадает не всегда, потому что глаза вечно залитые. Не такой, как предыдущий, который все хвалился что у него пенис длиной тридцать сантиметров...
Этот не похваляется. Но тоже больно.
- Сначала дашь мне на минутку...
Храп прервался. Дед Мороз покачал головой.
- За что? – плачущий, ноющий голос, словно скулеж загнанного в угол пса.
- Во имя принципов...
Даже будучи готовым к грохоту очереди, Дед Мороз вздрогнул. Когда она затихла – как отметил с признанием: короткая, не больше четырех-пяти выстрелов – что-то еще беспорядочно повозилось на скрипучих пружинах. Но повозилось недолго, затихнув, в конце концов, с булькающим хрипом.