Поэтому я лег рядом с ней, закинув руки за голову: – Это очень красивое время суток. – Я быстро посмотрел на нее.
Ее рот поднялся в небольшой улыбке, прежде чем она повернула голову, чтобы посмотреть на меня: – Я думала, что мы не разговариваем сегодня вечером, Ковбой? – Она захлопала своими прекрасными ресничками.
Я посмотрел на небо и засмеялся. Я не мог с этим ничего поделать. Она была чертовски чокнутая. – Ну, оказывается, я не люблю, когда ты молчишь. И мне кажется, что ты будешь ждать меня в любой день.
Она посмотрела на меня, привлекая внимание. Ее глаза стали мягкими, перед тем как она сказала: – Ради тебя, Коул, я буду ждать сколько угодно. – Она повернула голову назад к розовому небу, глубоко выдыхая.
Мы лежали рядом, наблюдая вместе, как садилось солнце, касаясь руками друг друга.
До того, как я почувствовал это, было уже темно. Я слышал, как вдалеке поют сверчки. Я не хотел уходить. Не хотел оставаться в одиночестве. Не мог думать о Марле и Грее. Я не хотел больше злиться на Остина сегодня.
– Сыграй со мной в воспоминания, Коул, – прошептала Эверли в ночь.
Я не думал, что правильно ее расслышал. – Что? – Я переспросил, переворачиваясь на бок, так чтобы видеть Эверли, подпирая голову ладонью.
–Ты слышал меня. – Она улыбнулась. – Сыграй со мной в воспоминания, – сказала она с озорными огоньками в глазах.
Я настолько широко улыбался, что мои щеки начали болеть от того, как я на нее смотрю. Она запомнила. Она помнила наш разговор о маме в поезде. Хотя я его почти забыл, но она нет.
«Сыграй со мной в воспоминания». Сначала я подумал о крошечном лице Грея.
Твою мать.
Я проглотил комок эмоций. А потом закрыл глаза от боли в животе.
Я перевернулся назад на спину. Я не мог смотреть на Эверли, когда вспоминал это. Это было слишком.
Поместив ладонь на сердце, я сказал: – Это было впервые, когда я услышал его плач. Я был там в тот день, когда он родился.
Эверли открыла рот от удивления, и я знал, что ее глаза смотрели на меня, но все же я не мог взглянуть на нее.
– Для него заняло почти весь день, чтобы появиться на свет. Мы были так взволнованы. Я не думаю, что я был когда-либо так счастлив, как в тот момент, когда он впервые вдохнул. – Я остановился от переполнявших меня эмоций. – Как только он это сделал, медсестра вручила его мне.
Я улыбнулся, игнорируя жжение в своих глазах. – Я был первым, кто его держал. Он заплакал на мгновение, а потом остановился и посмотрел на меня. У него были большие умные глаза, и я знал, что он изменит мою жизнь навсегда. – Я отпустил дрожь по телу, чтобы преодолеть эмоции.
Это было поразительно, как одно из моих самых радостных воспоминаний превратилось в одно из самых грустных.
Мне хотелось подняться с этого покрывала и где-то спрятаться. Я никогда не разговаривал про Грея вот так. Даже с Джо. Это было слишком больно, но здесь, в темноте, держа за руку Эверли, которая прикасалась ко мне, мне хотелось рассказать ей.
Маленькая рука Эверли все еще обвивала мою, держа их вместе. – Кто он, Коул? – спросила она.
– Грэйсон. Он был моим сыном. Я назвал его Грей. Названный в честь моего прадеда, – я так тихо сказал, что почти не услышал себя. Я не знал, слышала ли меня Эверли или нет, но мне это и не нужно было. Я просто хотел все высказать.
Она сжала своей крошечной рукой мою. – И что же случилось?
Я нервно засмеялся. – Он не был моим. Оказывается, Марла любила спать с кем попало. И ей особенно нравилось спать с теми, у кого была фамилия Бриггс. Грей не мой. Он сын моего брата Остина, – закончил я. Боже, моя грудь была так тяжела, как будто вся темнота ночи легла на нее.
Эверли перевернулась на бок и накрыла мою ладонь своей. Она держала мою большую грубую руку в своей маленькой и мягкой ручонке. – Прости меня, Ковбой, – сказала она тихо, кладя свою голову мне на плечо. – Чтобы там ни было, я думаю, она чертовски глупа.
Я улыбнулся. Марла была больше, чем глупа.
Неизвестно, сколько мы лежали там этим жарким и влажным вечером, пока Эверли не подняла голову с моего плеча и не легла на спину, убирая свои руки и сложив их на животе.
Она глубоко вздохнула, как будто была готова к важному разговору.
– Вот скажи мне, Коул, на полном серьезе?