Пастуха ноги кормят. 1959 год.
Закончился учебный год, начались очередные летние каникулы, и сам собой встал вопрос, как мы вдвоём будем жить на триста дореформенных рублей бабушкиной пенсии – на отца надеяться уже не приходилось.
Решили, что на лето я пойду пасти коров. На Платине было два стада, так как посёлок разделяла железная дорога, а гонять через неё скотину – накладно и небезопасно. Вообще, пастухи обычно хорошо зарабатывали, ведь почти каждая семья имела корову, телёнка, а ещё и овец. Пастуха назначали на общем собрании, и, хотя зарплата была вполне приличная, но работа – сезонная. Так что соглашался не каждый. На нашей стороне пастухом был Коля Михеев, невысокий шустрый мужичок, вот к нему и пристроила меня бабушка подпаском с оплатой триста рублей в месяц. Точнее сказать, платили пастуху – за каждую голову стада (корова, телёнок, овца), а уже из общей суммы выделялась доля подпаску.
Кроме денег пастухи получали от общества пропитание: каждый день, по очереди, две семьи готовили по сумке с едой. Утром, собирая стадо по посёлку, мы забирали торбы, а вечером передавали следующим хозяевам – всем по порядку. Кроме того, по осени каждая семья обязывалась дать ещё и по ведру картошки!
Так началась моя трудовая деятельность, подчинённая строгому распорядку. В семь часов утра собирали стадо и гнали его где-то километров за семь на Еранкин бор – постоянное место выпаса. По пути останавливались на водопой у небольшой заросшей травой речушки. Дорогу эту коровы знали прекрасно. Нужно было только присматривать за отставшими, да следить за тем, чтобы некоторые партизаны не разбрелись по сторонам.
Есть такой детский стишок:
Что для зайца стометровка? Как стрела бежит косой!
Вот что значит тренировка вместе с тренером-лисой!
А меня тренировали коровы, две бегуньи: бабушки Наймушиной и семьи Касьяновых, удержать которых не было никакой возможности. Они проходили чуть больше половины пути, разворачивались, и, сколько бы за ними ни гонялись, убегали, но, что характерно, домой приходили вместе со стадом, присоединяясь к нему на обратном пути. Где беглянки бродили всё это время – не знал никто, но молоко у них было очень жирным, и удои – высокими. Кстати сказать, все коровы в стаде были чёрно-белые – молочной тагильской породы.
Еранкин бор – название условное. Когда-то это действительно был большой участок соснового леса, к тому времени уже полностью вырубленный: остались голые, заросшие мелким подлеском делянки да по краям – небольшие островки сохранённых на осеменение сосен. В одном из таких островков стадо и выбрало место для днёвки. У нас, пастухов, тоже была одна полянка, будто с картины Шишкина «Утро в сосновом бору». Так вот, возле поваленной сосны мы и располагались, доставали наш нехитрый провиант: молоко, хлеб, яйца, огурцы - обедали.
Пока стадо отдыхало, я, быстро перекусив, убегал разведывать окрестности. Иногда набредал на брусничники и тогда на следующий день отправлял туда бабушку.
Спустя полтора-два часа коровы безо всякого принуждения как по команде поднимались и не спеша отправлялись домой. В посёлке мы появлялись где-то около шести часов вечера.
Так прошло лето, и за свой труд я получил девятьсот рублей, что по тем временам было очень прилично. Кстати, деньги выдали только по окончании сезона – так было принято.
Начался учебный год, и на повестке дня снова стал вопрос о проживании. Ситуация повторялась: меня категорически отказывались брать в интернат. И тут, что называется, свезло: учитель биологии Нянникова Анна Константиновна, работавшая по совместительству воспитателем, сжалилась над бабушкой и взяла меня к себе, несмотря на то, что была свидетелем всех моих подвигов. Анна Константиновна жила вдвоём с мужем в частном доме по другую сторону железной дороги. Муж её, лётчик-фронтовик, был очень сильно изранен; наверное, поэтому детей у них не было.
А бабуля снова принялась атаковать директора школы и старшего воспитателя Нину Григорьевну, и где-то ближе к зиме добила – я появился в интернате на правах жильца. С последним китайским предупреждением!