Угрюмый репортер презрительно хмыкнул.
— Вот и попались, доктор: если ваше определение человечества как лозы или розовых червей правильно, то определять дни рождения вы не сможете, поскольку связь с человечеством непрерывна и ваш электрический проводник ведет через мать до самых отдаленных предков.
— Совершенно верно и очень умно, друг мой, — улыбнулся Пинеро. — Но вы слишком увлеклись аналогией. Речь ведь идет не об измерении какого-то проводника электричества. В некоторых отношениях это больше походит на измерение длины очень длинного коридора с помощью звука, отражаемого от дальнего его конца. Момент рождения представляет своего рода изгиб в коридоре, и при правильной настройке я могу уловить эхо от этою изгиба.
— С удовольствием, мой дорогой друг. Испробуем на вас?
— Попался, Люк, — сказал кто-то из репортеров. — Соглашайся или заткнись.
— Я согласен. Что мне надо сделать?
— Во-первых, напишите на листке день и час вашего рождения и отдайте листок кому-нибудь из ваших коллег.
— Ну, а теперь что? — спросил Люк, отдавая листок.
— Снимите верхнюю одежду и станьте на эти весы. А теперь скажите, вы когда-нибудь были много толще или много худее, чем сейчас? Нет? А сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Великолепный, здоровый младенец. Теперь такие крупные рождаются редко.
— Ну и что значит весь этот треп?
— Я пытаюсь примерно определить средний срез нашего длинного розового проводника, мой милый Люк. А теперь, пожалуйста, сядьте вот туда. А теперь зажмите в зубах этот электрод. Нет-нет, вас не дернет. Напряжение очень низкое. Меньше микровольта. Но мне нужен хороший контакт.
Доктор отошел от него, скрылся за аппаратом, опустил над головой козырек и только тогда стал вертеть ручками. Зрители увидели, как некоторые из циферблатов ожили, аппарат глухо загудел. Затем он умолк, и Пинеро выбрался из своего тайничка.
— Я получил февраль тысяча девятьсот второго года. У кого листок с датой.
Хранитель листка развернул его и прочел:
— Двадцать второго февраля девятьсот второго года.
Воцарилась глубокая тишина, которую прервал чей-то голос: — Доктор, можно выпить еще рюмку?
Напряжение рассеялось, и они заговорили наперебой: — Проверьте меня, доктор!
— Нет, меня, доктор! Я сирота, и мне просто нужно это узнать.
— Давайте еще, доктор! Мы все хотим.
Он с улыбкой подчинился и то исчезал под козырьком, то снова возникал, словно суслик из норки. Когда у всех оказались листки, доказывающие искусство доктора, наступившее долгое молчание нарушил Люк:
— А не покажете ли, как вы предсказываете смерть, Пинеро?
Его никто не поддержал, а двое-трое вытолкнули Люка вперед.
— Вот ты и давай, умник. Сам напросился.
Он позволил усадить себя в кресло. Пинеро пощелкал выключателями и снова скрылся под козырьком. Когда гудение смолкло, он вышел, энергично потирая ладони.
— Ну, ребята, смотреть больше нечего. Материала достаточно?
— Э-эй! А как же предсказание? Когда Люк откинет копыта?
— Вот именно, доктор, когда? — требовательно спросил Люк.
— Господа, — страдальчески сказал Пинеро. — Вы меня удивляете. Эти сведения я выдаю за гонорар. И, кроме того, это профессиональная тайна. Ответ получает только клиент, консультирующийся у меня.
— А мне все равно, валяйте, говорите.
— Мне очень жаль, но я должен отказаться. Я же согласился только показать вам, как работает аппарат, а не оглашать результаты.
Люк бросил окурок на пол и растер его подошвой.
— Сплошное надувательство, ребята. Наверное, он записал возраст всех репортеров в городе специально, чтобы проделать такую штуку. Номер не пройдет, Пинеро.
Тот грустно посмотрел на него.
— Вы женаты, мой друг?
— Нет.
— Вы кому-нибудь помогаете? У вас есть близкие родственники?
— Нет. А что? Хотите меня усыновить?
Пинеро покачал головой.
— Мне вас очень жаль, мой юный друг. Вы умрете еще до завтра.
… через двадцать минут после странного предсказания Пинеро, когда Таймонс шел по Бродвею в сторону редакции «Дейли геральд», где он работал, он был убит свалившейся на него вывеской.