— А! О! — никак не могла выдохнуть я.
Да кто ж так пьет! — подскочила ко мне Василиса. — Выдохнуть надо, выдохнуть, а потом уж хлебать! На вот, огурчиком занюхай.
Я схватила огурец и начала лихорадочно хрумкать.
— Да нюхать надо было, — неодобрительно заметила Василиса. — Так закусывать — никакой провизии не напасешься.
— Ты чего не предупредила? — отдышавшись, спросила я. — Я думала, там вода…
— Да мы ее, родимую, как воду и хлещем, — пожала плечами Василиса. — А чего еще делать? Ну ты как, ожила?
— Да вроде, — ответила я.
Действительно, мне стало теплее, и восприятие обострилось — вроде и краски стали ярче, и звуки четче. Паника куда-то отступила, и на душе стало веселее.
— Садись, Людмила, за стол, разговеемся, — пригласила хозяйка. — Чтобы жизнь раем показалась!
Я присела на лавку, Василиса тем временем брякнула на стол две стопки, миску с картошкой в мундире и банку с солеными огурцами.
— Ну, за нас, красивых! — провозгласила Василиса, и мы опрокинули по стопочке.
Самогонка была вонючая и крепкая: мне сразу ударило в голову. Разумеется, дома я такую гадость не пью, я предпочитаю качественное марочное вино, как вариант — коньяк, но отказываться было неудобно: все-таки Василиса меня приютила и вообще отнеслась ко мне по-человечески. Кстати, теперь она мне не казалась уже ни помятой, ни хмурой. Очень даже симпатичная женщина. Пожалуй, даже и Прекрасная. Недаром ей такое прозвище дали. Ей даже синяк был к лицу.
— Хорошо, да? — заулыбалась Василиса. — Крепкая, зараза! Ну, давай по второй. За наше процветание!
Вторая стопка пошла легче — видать, я уже привыкла к запаху. После нее во мне что-то освободилось, плечи расправились и спинка выпрямилась.
— Королевишна, — одобрительно глянула Василиса. — Покурить хочешь? Так-то я некурящая, но под это дело иной раз позволяю.
— И у меня то же самое, — согласилась я. — Только у меня нет.
— И у меня нет. Но у моего на печке запас сушится. Сейчас достану парочку.
Курить мы пошли на крыльцо. Я выпустила дым — и с огромным удивлением заметила, что деревня волшебным образом изменилась. Или я к ней раньше предвзято отнеслась? Очень даже симпатичная была деревенька. Маленькие игрушечные домики, миленькие такие улочки, всякие кустики и деревца то тут, то там в живописном беспорядке, славные коровки и овечки, даже лужицы весело так поблескивают — в общем, классический пасторальный пейзаж.
— А у вас тут хорошо, в Большом Бодуне, — похвалила я. — Ничего себе деревенька.
— Жить можно, — кивнула Василиса. — Когда бадейка полна, тогда и жизнь ничего кажется. Вот когда пустая — тогда грустно. Еще по одной?
Третью мы выпили, по традиции, за любовь.
— Ты знаешь, какой у меня Василий? — втолковывала мне Василиса. — Писаный красавчик! Не мужик — форменный богатырь! Косая сажень в плечах и руки золотые! Да вон он, на фото мы вместе стоим!
Фото я приметила еще в самом начале — аппарат запечатлел в полный рост рядом с Василисой Прекрасной кривоногого лысоватого толстячка, почти на голову ее ниже. Но теперь, глянув на фото, я поняла, что ошибалась: Василий был и впрямь мужчина видный, осанистый, на зависть всем неудачницам.
— Кр-р-расивый мужик, — с чувством сказала я. — Повезло тебе, Василиса! И деткам вашим с родителями повезло.
— Давай за родителей! — предложила она.
— Василисушка, по-моему, мне хватит, — осторожно прислушалась к ощущениям я. — Я свою меру знаю.
— Мера — душа. А женская душа широкая да щедрая. Не обижай меня, а? — попросила Василиса. — За родителей же!
Потом мы выпили за высокооплачиваемую работу (я с энтузиазмом поддержала), за добрых начальников (и кто бы отказался?), за деньги в дом (ну само собой, да!). Жизнь в Большом Бодуне казалась мне уже весьма привлекательной, и я подумала, что могла бы тоже тут поселиться. А что? Работала бы где-нибудь в заготконторе, огородик завела бы… Задружились бы с Василисой, она вон какая общительная!
— Ты знаешь, Людк, жизнь такая штука изменчивая, иной раз совсем неприглядная бывает. Смотришь — просто просвета не видно. А хлебнешь из бадейки — и вроде жизнь снова красками наполняется. А иначе как? Хоть вешайся!
Я слушала и кивала — я и сама так думала. Иной день просто жалеешь, что на свет родилась, — до того все напрягают. А высказаться нельзя, надо улыбочку держать. Ну и как тут не принять бокальчик вина, чтобы с лица снесло эту гримасу толерантности? И ведь изо дня в день одно и то же…