Но в этом нет ни капли здравого смысла. Как и нет никаких других станций, кроме той, вечными пассажирами которой мы являемся.
Заполучив заветный билет, вы надеетесь, что прибудете в совершенно иное место, с другим устройством и правилами, дающими новые возможности и хотя бы толику неуловимого счастья. Увы, на деле вас привозят в одну из комнат-вокзалов на всё той же пресловутой станции.
Да, новый интерьер и слегка изменённая планировка, кассиры, улыбающиеся чуть шире прежних, поначалу воодушевляют вас, заставляют наивно поверить в долгожданные перемены. Но вскоре весь ворох показных преобразований, призванных скрывать от посторонних незыблемую сущность здешней системы, утрачивает свой шарм, и вы понимайте, что и это место, подобно предыдущим не оправдало ни одного из ваших ожиданий.
Безутешно жалея о том, что приехали сюда, вы, терзаясь сомнениями, вынуждены вновь искать подходящий билет, пытаясь хоть на этот раз не оплошать с выбором рейса.
И так пока ваш очередной маршрут не будет проложен до Конечной.
Теперь вокруг Йенса были сплошь несчастные лица лишённых всяких надежд слушателей: большинство из них смиренно предались глубокому отчаянию, утратив интерес ко всему происходящему, они с головой погрузились в собственную печаль; другие же, напротив, продолжали внимать каждому слову своего наставника, наивно веря, что в финале речи он дарует им новые цели и смыслы взамен прежних, обесцененных и отвергнутых.
Но для самого Йенса не существовало иных устремлений, кроме постижения устройства путей и вокзалов, в отчаянной попытке ответить на вопрос “Зачем мы здесь?”. Посвятив всего себя этим поискам, он был уже не в силах понять чувств окружающих. Ровняя идеалы других на собственные, Йенс считал, что толпе необходимо лишь добытое им откровение, и потому теперь он искренне желал поделиться с другими ищущими столь долгожданным открытием, совсем не задумываясь о том, что сеет своими словами только боль отчаяния.
– Так ответьте же мне, – с надрывом в голосе вопрошал толпу Йенс, – Какая разница, каким именно маршрутом вы будете колесить вокруг одной и той же станции? Зачем постоянно терзать себя выбором, который в конечном счёте ничего не решает?
Всю дорогу вы пытаетесь куда-то убежать, но это подобно беготне маленьких детей по вагонам одного длинного состава. Вы меняете внешнюю обстановку, воображая, будто оказались в новом поезде, но на деле он всё тот же и продолжает мчаться в прежнем направлении.
Поймите, наконец, что, как бы тщательно вы ни выбирали очередной маршрут, сколько бы сил ни тратили, добиваясь желанных билетов на самые роскошные поезда, уехать отсюда никому из нас не дано.
Так зачем к чему-то стремиться и пытаться чего-либо достичь, если покинуть это место невозможно?
Путь каждого закончится в одной и той же комнате, скрытой внутри этой огромной станции. Любое путешествие здесь бесплодно, ибо не даёт возможности открыть для себя нечто новое, а лишь заставляет подольше скитаться по апартаментам этого неуютного здания, заставляя забывать единственную здешнюю истину: уехать отсюда нельзя.
Окончив свою речь, Йенс почувствовал себя совсем измотанным и захотел поскорее присесть, дабы отдохнуть и немного собраться с мыслями. Но десятки несчастных лиц, смотревшие на него со всех сторон, ужаснули его настолько, что он остался стоять посреди зала, точно отлитый из бронзы.
Только тогда Йенс увидел, сколько горя и печали породили его речи. Он был поражен тем, как благая, по его разумению, задумка обратилась для всех вокруг сущим кошмаром. Йенс полагал, что сможет облегчить участь пассажиров, поможет им стать независимыми и рассудительными, научит не жалеть о содеянном, но, как оказалось, он попросту сломал их, растолковав запретное знание и тем самым лишив всяких целей и надежд.
Малый зал погрузился в тихое отчаяние.
А затем явились два господина в тёмных костюмах, чьи лица скрывала тень от глубоких капюшонов их, как смоль, чёрных плащей.
Они неслышно ступали каблуками своих кожаных сапог угольного цвета, проходя в центр малого зала через коридор, образованный расступившимися в немом повиновении пассажирами.
Йенс растерянно смотрел на подошедших к нему: они не походили на обычных путников и, очевидно, пришли не для того, чтобы слушать его проповеди – в каждом их движении ощущалась какая-то необъяснимая решимость и неотвратимость, словно эти двое были исполнителями приговоров неведомого фатума.
Тишина и неизвестность с каждым мгновение всё больше нагнетали воцарившееся в зале напряжение. Тогда Йенс решил прервать тяжёлое молчание и вступить в диалог с остановившимися всего в паре шагов от него безмолвными гостями. Но один из них, точно почувствовав готовность к общению, перехватил инициативу и, медленно произнося каждое слово, заговорил уверенным монотонным голосом: