Но льды снова сжали борта «Челюскина». И всего через несколько часов пароход уже не сам выбирал себе путь, а плыл по воле стихии. Целый месяц носило судно кругами по Чукотскому морю. Когда уже казалось, что ледовая карусель будет кружиться, как заведенная, до самого лета, дрейф неожиданно изменил направление на юго-восточное.
5 ноября льды выталкивают «Челюскин» в Берингов пролив. Огромное поле, в которое вмерз пароход, ломается по краям, от судна до чистой воды — не более пяти-шести километров. Как нужен сейчас «Красин»!
На помощь экспедиции выходит от мыса Дежнева ледорез «Литке». Но потрепанному зимовкой и долгим плаванием судну не удается пробиться даже сквозь молодой лед. «Челюскин» снова втянут через Берингов пролив в Северный Ледовитый океан. Теперь уже ясно, что зимовки не избежать.
Более трех месяцев ледяные поля таскают пароход странными петлями по Чукотскому морю. Льды то и дело до хруста сжимают судно. Все готово к немедленному спуску на лед.
Катастрофа произошла в самый разгар полярной зимы —13 февраля. «В полдень ледяной вал слева перед пароходом двинулся и покатился на нас, — писал позднее Шмидт. — Льды перекатывались друг через друга, как гребешки морских волн. Высота вала дошла до 8 метров над морем. Слева от нас, перпендикулярно к борту, образовалась небольшая с виду трещина. Был отдан приказ о всеобщем аврале и немедленной выгрузке аварийного запаса… Не успела еще работа начаться, как трещина снова расширилась, вдоль нее, нажимая на бок парохода, задвигалась половина ледяного поля… Крепкий металл корпуса сдал не сразу. Видно было, как льдина вдавливается в борт, а над ней листы обшивки пучатся, выгибаясь наружу.
Лед продолжал медленное, но неотразимое наступление. Вспученные железные листы обшивки корпуса разорвались по шву. С треском летели заклепки. В одно мгновение левый борт парохода был разорван у носового трюма… Напирающее ледяное поле вслед за тем прорвало и подводную часть корабля. Пароход был обречен».
Через два часа пятнадцать минут после начала сжатия «Челюскин» затонул. За это время удалось сбросить на лед весь аварийный запас — продукты, палатки, горючее. Из ста пяти челюскинцев сто четыре сошли на лед. Погиб один — завхоз экспедиции Борис Могилевич. Он покидал пароход последним — вместе со Шмидтом и Ворониным, когда уже начали рушиться палубные надстройки, задвигался оставленный на пароходе груз. Могилевича придавило бочками, помочь ему было невозможно.
Итак, сто четыре человека оказались вдали от берега в ледяной пустыне. Только что они видели, как непрочен, несмотря на свою твердость, морской лед. Словно вода, дыбится он волнами, громоздится валами, трещит и ломается в прилив, движется по воле течений непонятными зигзагами. Ненадежная опора под ногами! А при этом ветер — 7 баллов, мороз — 38 градусов. Единственная защита от стихии — тонкие брезенты палаток. И полная неясность — что ждет впереди?
Какое же мужество, какая сила духа необходимы, чтобы в этих условиях управлять людьми, очень разными, людьми, которые понимают, как ничтожно малы их шансы на спасение!
Тут не объяснишь ничего такими словами, как опыт, организаторский талант. Для этого нужно быть той незаурядной, на редкость одаренной натурой, какой был Отто Юльевич Шмидт. В челюскинской эпопее вся его человеческая сущность проявилась особенно ярко.
Шмидт ненавидел бездействие. Человек неуемной энергии, он всегда был готов к активному отпору — стихии ли, человеческой ли косности. Он всегда предпочитал не ждать помощи со стороны, а находить выход самому, надеясь на свои силы. Казалось бы, все это должно было толкнуть его к тому варианту спасения, который возникал сам собою — прорываться сквозь льды к берегу. Но Шмидт отверг этот путь сразу и бесповоротно: «Был большой соблазн пойти пешком, и горячие головы так именно и предлагали. Один даже бежать хотел, и пришлось ему пригрозить. Что значило пройти 170 километров всем нам? Это расстояние одним махом пройти нельзя. Могут встретиться большие полыньи, туманы, пурга. На это дело надо считать в лучшем случае 20–25 дней. Нужно было тащить с собой питание, одежду. У нас было двое ребят, десять женщин и несколько стариков. Кроме того, наверняка кое-кто из нас будет отставать, и, следовательно, таких больных нужно будет тащить на санках. Дальше, не лишена возможность несчастного случая. Скажем, кто-нибудь сломает ногу, и его также нужно будет нести. Было совершенно очевидно, что мы будем двигаться черепашьим шагом, и с нами было бы так же, как с армией Наполеона, которая, отступая от Москвы, теряла на каждом перегоне людей. С нами было бы точно такое положение, и у нас были бы люди, которых и тащить с собой немыслимо и оставить нельзя!