В феврале 1936 года проект экспедиции был утвержден. Шмидта назначили ее начальником.
Более года шла подготовка к полету. Наконец 22 марта 1937 года экспедиция — четыре основные машины и два самолета-разведчика вылетела из Москвы. Приходилось спешить, чтобы опередить необычайно раннюю в тот год весну. До Нарьян-Мара добрались благополучно. Но здесь пришлось надолго застрять. Следующий участок пути: Нарьян-Мар — Новая Земля — остров Рудольфа, где была устроена последняя база экспедиции, — самый трудный и каверзный.
Проходил день за днем» а нужной комбинации погодных условий на трассе полета не выпадало. Весна же постепенно докатывалась и до Нарьян-Мара. Самолеты стояли на льду реки Печоры, и этот еще недавно надежный аэродром начал сдавать. Под тяжестью четырех перегруженных самолетов, каждый из которых весил почти двадцать пять тонн, лед прогнулся. У лыж выступила вода. Пилоты ходили хмурые.
Не все участники экспедиции одинаково переносили вынужденное безделье. Кое у кого начали сдавать нервы. Случилось ЧП. Местные власти сообщили Марку Ивановичу Шевелеву, заместителю Шмидта по авиации, что один из его парней устроил в городе драку. Виновника найти было нетрудно. Павел Головин, командир дальнего самолета-разведчика «Р-6», был слишком приметной фигурой — молодой парень, высоченный, красавец. «Центнер мускулов», — говорили про него пилоты. Это был человек довольно распространенного среди летчиков тридцатых годов типа. Первоклассный ас, рисковый, неутомимый, веривший в свою удачу — он не умел и не хотел сидеть, ожидая «у моря погоды». Задержка вылета бесила его, и вот однажды, гуляя по городу, он нашел выход своему раздражению — из-за пустячного спора намял бока подвернувшимся под руку нарьян-марским парням.
Шевелев пришел в ярость. Сообщив Шмидту о происшествии, грозно добавил:
— Так с ним поговорю — котенком станет.
Ответ он услышал столь необычный для Шмидта, что и теперь, через сорок лет, его помнит.
— Извините, Марк Иванович, — улыбаясь, сказал Шмидт, — но если позволите, я с ним поговорю сам.
— Вы? — переспросил Шевелев.
Он знал привычку Шмидта не влезать в мелкие дела, полностью доверяя их своим помощникам. Это был стиль работы, который начальник Главсевморпути старательно проводил в управлении, постоянно пропагандировал на всех собраниях, требовал, чтоб так же работали и другие руководители. И вот теперь нарушал собственную традицию.
— Понимаете, Марк Иванович, — пояснил Шмидт, — вас все полярные летчики и так боятся. Сейчас же вы еще и раздражены. А Головин — человек самолюбивый. В общем мало ли как повернется разговор… Ну, а нам еще лететь и лететь. Надо, чтобы у всех было хорошее настроение. У Головина — особенно. Ведь вы же прекрасно знаете, как все мы зависим от разведки.
— Что ж его теперь по головке гладить?
— Не волнуйтесь, Марк Иванович! Думаю, все получится хорошо.
Головин сидел в компании летчиков, когда ему сказали, что Шмидт просит зайти. Павел встал, поправил гимнастерку:
— Ну все, парни! Не люблю, когда меня воспитывают. Можем прощаться. Пришлют вам из столицы нового разведчика, мальчика-паиньку.
В маленьком домике на окраине Нарьян-Мара, где расположилась экспедиция, перегородки между комнатками были тонкие, оттого любой разговор в повышенных тонах становился общим достоянием. Но из комнаты Шмидта ни одного слова слышно не было. Потому так и осталось тайной, о чем говорил начальник с провинившимся пилотом. Доподлинно известно только, что через полчаса Головин вышел в общую комнату, осторожно притворив за собой дверь. Удивленно оглядев летчиков, он сказал:
— Ну, парни! Никогда не думал, что меня можно так культурненько высечь.
Пилоты грохнули.
— Нет, правда, — сказал Головин, — девять начальников куда подальше посылал. Думал, сегодня юбилейный будет. Так нет же, сам снял штанишки, лег и попросил: шлепайте еще. Вот это да!
…Через три дня пришло сообщение о том, что над Новой Землей и в районе острова Рудольфа погода улучшилась. Только над Печорским морем стояла сплошная облачность. Если ее удастся пробить, дорога к базе экспедиции открыта. Шевелев послал Головина в разведку. Все самолеты были приведены в полную готовность и ждали сигнала к вылету. Павел долго молчал. После недавней «культурной порки» он особенно старался выполнить задание. Через два с половиной часа после вылета Головин сообщил по радио, что, несмотря на несколько рискованных маневров, пробить облачность не удалось. Самолет начал обледеневать. Куски льда срывались с винтов и били по фюзеляжу. Ему был дан приказ немедленно возвращаться. Отяжелевшая машина плохо слушалась руля, посадить самолет удалось с большим трудом.