12 февраля Кренкель ранним утром будит своих товарищей криком: «Огонь на горизонте!» Он первым увидел прожектор «Таймыра».
15 февраля на ледовые аэродромы возле борта «Таймыра» и борта подошедшего вслед за ним ледокольного парохода «Мурман» спущены самолеты-разведчики. К лагерю папанинцев вылетают пилоты И. И. Черевичный и Г. П. Власов. Однако из-за внезапного снегопада ни одному из них не удается сесть на подготовленный зимовщиками аэродром. Власов опускается на лед возле «Мурмана». Второй самолет— маленькая амфибия — на базу не возвращается. Папанинцы предлагают остановить все работы, пока не станет известна судьба самолета-амфибии.
17 февраля опытный полярный летчик Власов совершает посадку на аэродром папанинцев и передает им подарок от моряков «Таймыра» — пиво и мандарины. В тот же день Власов обнаруживает во льдах машину Черевичного и вывозит ее экипаж. Во время поисков амфибии летчик проводит разведку льдов.
По его указанию намечен маршрут судов к большой полынье, открывшейся неподалеку от лагеря папанинцев.
18 февраля «Таймыр» и «Мурман» общими усилиями пробиваются сквозь льды.
19 февраля в 14 часов оба судна, преодолев последние перемычки, швартуются к льдине в двух километрах от лагеря. Моряки по льду добираются до станции. Под большим торосом, над которым укреплен флаг СССР, зимовщики встречают экипажи ледокольных пароходов. В 16 часов Кренкель передает в эфир последнее сообщение с дрейфующей станции «Северный полюс». Папанинцы поднимаются на борт «Таймыра». Сюда же доставлено из лагеря все имущество станции.
21 февраля четверка зимовщиков пересаживается в море на борт ледокола «Ермак», где их встречает Шмидт.
Подводя итоги всей операции, Папанин через несколько лет писал: «Осуществился самый невероятный вариант снятия: корабли почти вплотную подошли к льдине. И это, конечно, не было делом случая. Только огромный опыт наших полярных моряков и полярных летчиков позволил провести ледокольные корабли почти к берегам Гренландии, где в это время года никогда раньше не бывали суда. Ведь сама мысль о возможности проникнуть на судах в этот район многим казалась утопической и нереальной».
Ленинград и Москва торжественно встречают полярников. Экспедиция на Северный полюс закончилась блестящей победой. Шмидт обдумывает новый план исследования Арктики.
Но еще в первых числах февраля один из старых товарищей конфиденциально сообщил начальнику Главсевморпути: «наверху» им недовольны.
Товарищ сказал: сложилось мнение, что Главсевморпуть не обдумал всерьез всех деталей операции по снятию четверки папанинцев, довел дело почти до трагического исхода.
Шмидт устало пожал плечами — разговора он не поддержал, было не до того. Да и старому товарищу на этот раз не поверил. Ведь ясно же: если люди остаются на полюсе, чтобы узнать, как и по какому маршруту дрейфует лед, то, сколько ни гадай, заранее путь их льдины не угадаешь.
Шмидту, однако, пришлось вспомнить об этом разговоре летом того же 1938 года, когда в одной из центральных газет появилась статья, в которой Главсевморпуть резко критиковался за «самоуспокоенность и зазнайство», проявленные при снятии со льдины папанинцев. Имя Шмидта в статье названо не было, но не вызывало сомнения, в чей огород камешек.
Через полгода Шмидту сказали, что с Арктикой ему придется расстаться.
Но всему этому еще предстояло случиться.
А в феврале 1938 года Шмидт, гордый новой победой в изучении Арктики, счастливый оттого, что папанинцам больше не грозит беда, разъезжал вместе с четырьмя зимовщиками по Москве с одной торжественной встречи на другую.
Это был зенит его славы, время, когда во всей стране, да, пожалуй, и во всем цивилизованном мире невозможно было найти человека, не знавшего его имени.
Недаром один из шведских полярников сказал в те дни, что результаты воздушной экспедиции на полюс и работа дрейфующей станции по своему значению могут быть сравнимы с открытием Америки Колумбом или первым кругосветным путешествием Магеллана.
Подводя итоги…
Они не могли понять, что Шмидт умирает. Это нелепое младенческое недомыслие доводило Ирину Владимировну до отчаяния. Муж сдавал на глазах, а все — и друзья, и знакомые, и совсем незнакомые люди — обращались к нему по-прежнему со своими делами и заботами, будто ничего не случилось.
Как всегда, почтальонша по утрам приносила им толстые пачки писем. И, как всегда, многие из них были просьбами о помощи. Ирина Владимировна давно уже взяла на себя обязанности секретаря мужа. Когда состояние здоровья Шмидта резко ухудшалось, ей приходилось писать, что Отто Юльевич тяжело болен, поэтому ни сейчас, ни в ближайшие месяцы он, к сожалению, ответить не сможет.